Долго они еще судили и рядили, перебрав, можно сказать, по зернышку и по щепочке все артельное добро, и пришли к невеселому выводу, что ничего им не остается, как быстренько продать две-три коровы из бедного артельного стада и доплатить за трактор. А что еще можно сделать? Десять мудрецов ничего лучшего не придумают. «Если в этом году кукуруза не подведет, я дойных буйволов куплю. В Окуми за них недорого просят», — успокаивал свою совесть Тарасий и начал прикидывать, с какими коровами легче расстаться.
Гигуца Уклеба пришел в артель с коровой и дойной козой. Больше у него ничего не было — ни рабочих быков, ни плуга, ни арбы, ни виноградника. Только одна лоза «изабеллы», опутав снизу доверху грушевое дерево, давала урожай на бочонок вина. Гигуца посадил ее вскоре после свадьбы в подарок молодой жене. Звали Гигуцину корову «Гулисварди», что означает «Роза сердца». И вправду, была это ладная, очень упитанная корова, ухоженная, в мягкой блестящей шерсти ни пылинки, а большое розовое вымя сулило хозяевам молочные реки. А в действительности она уже второй год не телилась и давала все меньше молока. Но на хонском базаре мясники Гулисварди из рук вырвут — можно взять хорошие деньги. Только недаром говорится: женщина упрется — десять мужиков ее с места не сдвинут. Узнав об этом решении, прибежала к новому артельному коровнику жена Уклеба, обычно тихая и скромная Лизико. Распустив волосы и рыдая словно по покойнику, она, раскинув руки, встала в дверях и заявила:
— Не смейте трогать мою корову. Я сама вылечу Гулисварди. Она еще десять телят принесет. И ведрами молоко будет давать. Вот увидите. Не трогайте мою Гулисварди, слышите, не то принесу керосин и все отдам огню.
Опять — «моя корова»!
Опять — «мой буйвол»!
Мой.
Моя.
Мое — вопят эти бедные люди и больше ни о чем знать не желают. «Зарей» называемся, а зари-то они еще не видят», — с тоской и жалостью подумал Тарасий. Он хорошо знал своих односельчан — к воплям Лизико через минуту-другую целый бабий хор присоединится — не то что корову, а шерстинки коровьей продать не дадут. Сказано ведь: пусти бабу в рай, она туда и свою корову с собой приведет. И Тарасий скрепя сердце решился на отступление:
— Хватит, Лизико, собери свои волосы и улыбнись — не тронем мы ваших коров, — обещал Тарасий, а сам с тревогой подумал: «Что же мне все-таки делать? Нету же у меня машинки для печатания денег, нету!»
Случилось это давно, еще во время русско-турецкой войны. В самом начале кампании дед Тарасия, тогда еще совсем молодой Папуна Хазарадзе, записался в отряд грузинской милиции и вскоре оказался в окопах под Трапезундом. Приличное жалованье, сытные казенные харчи, даровая одежда и обувка и вдобавок ко всей этой райской жизни для глупого молодого сердца тысяча соблазнов — и женщины, и вино, и лихие набеги, и богатые трофеи. Такое даже во сне не приснится нищему, бездомному батраку в его голодные двадцать лет. А тут — пожалуйста, хоть и чреватая немалыми опасностями, но заманчивая веселая дорога. И Папуна, не оглядываясь — а на что было оглядываться, он позади себя, кроме тяжелой батрацкой мотыги, ничего не оставил, вступил на нее.
