Что ж, остается только подороже отдать свою жизнь.
— Гранаты!
Шум моторов все ближе…
Нет, это не танки… Отчетливо слышно татаканье крупнокалиберных пулеметов. Раздаются испуганные панические выкрики гитлеровцев.
Неожиданно в перерыве между очередями издалека доносится песня. Кажется, я слышу «Интернационал».
Не может быть. Это невероятно…
— Товарищ комиссар!
Лежащий рядом Ларионов крепко сжимает мою руку. Он поднял голову, он смотрит на улицу, и глаза его широко раскрыты.
Значит, и ему почудилось?..
Все яснее шум моторов, все резче пулеметные очереди, — и уже, громко и победно гремит над Березанью:
Это есть наш последний
И решительный бой!..
По улице к нам мчится немецкая бронемашина. За ней грузовик. В кузове — люди в серых шинелях. Кто-то припал к зенитному пулемету. Очереди хлещут по хатам, огородам, бегущим фашистам.
Мы бросаемся навстречу машинам и подхватываем боевой гимн…
— А я шо казав?! — раздается торжествующий голос Ревы. Он в кабине грузовика. Пилотка, как обычно, на затылке, шинель нараспашку. — Не идут на пулемет! Драпают!
Заметив меня, рапортует, но лицо по-прежнему сияет:
— Задание выполнил, товарищ комиссар. На трофейных вырвался… Яки будут новые приказания?
— На Жуковку, Рева! На прорыв!
— Есть на прорыв!.. А ну, землячки, держись крепче: больше газу — меньше ям!
Взревели моторы. Снова грянул «Интернационал». С винтовками наперевес бойцы бросаются вслед за машинами…
Помню только эту победную песню, сухой треск пулеметов на Ревиной машине, несмолкающее «ура», тяжелый топот ног, тарахтенье досок настила на мостике, бледное лицо фашистского солдата, через перила навзничь падающего в болото…
Пробились!
*
Прошло три дня — три тяжелых дня…
Сейчас мне ясно: многие наши неудачи — результат моей неопытности. Я не знал местности, я, оказывается, еще не научился ходить по вражеским тылам: почему-то упорно держался больших дорог, упрямо тянулся к селам. Это приводило к неизбежным стычкам, к потере людей, растрате времени.
Попытка прорваться на Яготинскую гать нам дорого обошлась. Под Сгуровкой нас ждала ловушка. Пробиться к мосту на Быков не удалось. Комбат пропал, словно сквозь землю провалился. Исчезла последняя надежда найти его. Нас осталось тридцать один человек…
Помню звездную ночь на 2 октября. Сижу у брошенного полуразрушенного комбайна. Передо мной по еле приметной проселочной дороге цепочкой проходят солдаты.
К рассвету мы располагаемся на дневку в нескошенном просе.
Вспоминается небольшая лощинка и неподалеку от нее холмик, на котором разместился наш дозор. Спать не хотелось, но и разговор как-то не вязался.
