Уговаривать Матильду не обращать внимание на это свинство было занятием бесполезным: к этому либо привыкаешь, либо нет. Для того чтобы привыкнуть, у нее не было времени. А тут еще Сергей так заливисто втянул в себя из стакана кефир, что по телу Матильды прошла гадливая дрожь и на глазах выступили слезы.
Я встал из-за стола, пошел к раздаче, взял поднос, молча составил на него наши с Матильдой тарелки и стаканы.
— Kom, Tildchen! Kom nach Veranda! Nach Liegehale. Kom, kom!
На веранде я поставил поднос на тумбочку, придвинул ее к постели, и мы принялись за прерванный завтрак. Не сразу к Матильде вернулось ее бесшабашное настроение, она все пыталась показать, как она благодарна мне за то, что я увел ее из столовой, и объяснить, что она тут ни при чем, что это выше ее сил и терпения. Я, как мог, ее успокаивал.
Мы разделались с кашей и творогом, принялись за какао, и тут появился Сергей с кефиром, разобиженный до последней возможности.
— Чего это вы сбежали? Я, между прочим, никак не ожидал. Пришли, между прочим, вместе…
Я кое-как перевел Матильде его брюзжание, и она снова залилась радостным смехом.
Сергей так ничего и не понял, а я объяснять ему не стал. Зачем? Нам еще с ним загорать здесь и загорать… как медным котелкам, а перевоспитывать человека с устойчивыми цеховыми и провинциальными привычками — это не по моей части. И я сказал, что Матильда просто стесняется есть в столовой. Особенно, если на нее обращают излишнее внимание. Не привыкла, понимаешь ли.
Сергея это объяснение вполне удовлетворило.
После завтрака полагалось находиться на своих местах в ожидании врачебного обхода. И Матильда ушла к себе.
— Ну что, сыграем партийку? — спросил Сергей, доставая из тумбочки шахматы.
И мы начали с ним бог весть какую партию.
— Между прочим, странно, — начал Сергей, продвинув пешку с e2 на e4. — Ну, положим, мы иностранного языка не знаем, так это понятно. А ведь она-то, между прочим, английский учила — и не знает. Вот это до меня, между прочим, никак не доходит.
Мне уже было известно, что Матильда в школе и университете учила французский и русский, но учила, судя по всему, так же, как мы с Сергеем английский и немецкий, чтобы тут же, едва сдав последний экзамен, забыть все, чем засоряли голову столько долгих лет, как, скажем, те же историю партии и научный коммунизм, то есть как нечто совершенно ненужное и даже вредное. Но если последние нам и после окончания институтов продолжали вдалбливать в голову на всяких обязательных семинарах и политкружках, через газеты, радио и телевидение, в результате чего в голове хоть что-то, да оставалось, — хоть что-то для того, чтобы считать себя вполне образованным человеком и не ударить в грязь лицом в разговоре на отвлеченные темы, — то языки никак не вписывались в нашу повседневность, их не к чему было прилепить, и, как оказалось, не только у нас, в СССР, но и в ГДР, в немецком государстве рабочих и крестьян, которое с такой поспешностью и даже с радостью воссоединилось с государством буржуев и милитаристов. Свое невежество нам было понятно и объяснимо, но почему оно повторяется у цивилизованных немцев — в голове не укладывалось, и за немцев было неловко.
