Моисей
Таг очень быстро оборвал тот звонок. Мне стоило догадаться, что что-то не так. Но я слышал, что он за рулем, и позволил ему закончить разговор. Мне показалось, что он говорил как-то странно, но Таг включил громкую связь, а по ней все звучит немного искаженно. Я убедил себя, что дело в этом. Сам не знаю, когда я начал верить в собственную ложь.
Я стал проще относиться к мертвым. Я рисовал им милые картинки, и они больше не преследовали меня, как раньше. Они перестали быть предвестниками разрухи. Они не выглядели как зомби и не обитали в коридорах моего дома. Я научился с ними справляться, и моя жизнь превратилась в сказку. Все благодаря Джорджии. Она усмирила меня и сгладила мои неровные края, и, полагаю, с их потерей мой разум перестал быть таким острым, как раньше.
Поэтому, увидев Молли Таггерт, – расплывчатый мираж в уголках моих глаз, – я ничего не заподозрил. Восемь, почти девять лет? Она уже давно не требовала моего внимания. Молли застала меня посредине сеанса с мертвыми родственниками одного богатого клиента. Они не горели желанием поддерживать с ним связь, поэтому мне пришлось раздвинуть свои границы, открыться шире, чтобы найти вдохновение, что-то достойное моей кисти, что-то, с чем можно работать. В основном они показывали мне средний палец, а я сомневался, что это удовлетворит моего клиента.
Я убедил себя, что Молли была не более чем случайностью, что я попросту открылся слишком широко и привлек старых призраков, которые знали, как пройти через мои барьеры. Молли затопила мой разум красками – полосами алого страха и голубого отчаяния, прореженными фиолетовой страстью и зеленым сожалением, и все это было выбелено и окунуто в черный. Не успел я и глазом моргнуть, как начал рисовать что-то абсолютно бессмысленное и нехарактерное для девушки, которую мы похоронили много лет назад.
Спустя два часа я отошел от холста и изумленно уставился на картину. Она походила на иллюстрации из книг моей бабушки Кэтлин, которые она забрала из церковной библиотеки, потому что они были слишком эротичными и тревожными для людей на скамьях. Я изобразил Давида и Голиафа, но рисунок выглядел свирепо, настораживающе, с акцентом на конкретных деталях, а я все равно позволил себе их упустить.
Я позвонил Тагу и услышал то, что хотел. То, что мне было нужно. Он сказал, что его ударили по голове. Простая и чистая правда, опускавшая все уместные подробности. Все свирепые, настораживающие подробности. И я позволил себе их упустить.
