Я и родился в 1929-м неподалеку — в Бежице, сейчас это пригород Брянска. А через год мы всей семьей переехали в Питер. В отдельную комнату большущей коммуналки с великолепной обстановкой. Одна только кухня там была метров сорок площадью — с огромной плитой посередине. Во главе той квартиры стояла ее исконная хозяйка — Серафима Васильевна Альванг. Эта фамилия досталась ей от мужа. А сама она была по национальности то ли немкой, то ли еврейкой. Все соседи очень хорошо к ней относились, да и вообще были очень дружны. Вместе ставили елку на Новый год, вместе встречали его, отмечали другие праздники.
Отец работал в области холодной обработки стекла в государственном оптическом институте имени академика Вавилова. Там было четыре или пять лабораторий, которые были образованы в 1937-38 годах. Одной из лабораторий заведовал сам Вавилов, там же работали академики Гребенщиков, Теренин.
А потом началась война. Немцы-то наступали шустро. Поэтому в Ленинграде сразу стали думать о том, чтобы перевести подальше от линии фронта все промышленные предприятия. Нас сначала не хотели эвакуировать, но все-таки вывезли за считаные дни до начала блокады. Нам, детям, помню, было интересно смотреть, как все вокруг бомбят.
Бабушка оставалась в Брянске. И несмотря на то, что к моменту начала войны у нее уже не было никакой связи с заводом, ее вместе со всеми прочими сотрудниками тоже отправили в эвакуацию. В Красноярск.
Как они туда ехали — отдельный разговор. Поезд высадил людей прямо в поле, на каком-то полустанке, и там их встречала толпа местных жителей с машинами и стройматериалами, вплоть до столбов, чтобы соорудить временное жилье и провести электричество.
Было это летом, почти сразу после начала войны. Потом эвакуированных разместили в деревне Бадаевка, где жили очень зажиточные, «правильные» исконные сибиряки. Настолько правильные, что хозяин дома, куда попала бабушка, сделал себе харакири перочинным ножом, когда кто-то обвинил его в воровстве. Причем не просто вскрыл себе внутренности, а резал себя до тех пор, пока не добрался до аорты.
Связь в стране тогда была только почтовая. Но работала хорошо. Уже после того, как в 1942-м от тифа умер отец, бабушка в попытках нас разыскать написала в Ленинград и ей сообщили, что папин институт эвакуирован в Йошкар-Олу. И к осени 1943-го бабушка приехала к нам с мамой.
Из Красноярска она забрала с собой самое ценное, что у нее было — головку от ножной швейной машинки. Правда эта головка не работала: перед эвакуацией бабушке посоветовали как следует смазать весь механизм подсолнечным маслом — чтобы головка не заржавела. От жары масло засохло, и все попытки починить головку в Красноярске оказались тщетными. Но тем не менее бабушка ее не выбросила — привезла в Йошкар-Олу.
