Ради них он и умер. Впрочем, это совсем другая история… о ней вы не прочтете ни в одной из книг, под завязку набитых репродукциями вывесок, что Гёрни рисовал на сараях, и не услышите в передачах о его жизни и творчестве на каналах PBS или Art & Entertainment. Тем не менее история эта может посостязаться с любой из тех, что рассказывают о котопоклонниках-египтянах… особенно потому, что Гёрни не считал своих кошек божествами, но все-таки любил их. И потому, что они любили его в ответ.
Когда я впервые встретила Хобарта Гёрни, мне он показался одним из тех старичков, что встречаются почти в любом захудалом городишке в глухой провинции. Все вы их видели: пожилые, низкорослые, в длиннющих брюках, которые вдобавок широки им в поясе, а потому держатся на подтяжках или затянуты ремнями так туго, что обладатель их едва может дышать. Спины их похожи на плавный изгиб буквы «С», плечи сходятся над ключицами… Ну, те самые старички, которые носят слишком чисто выстиранные бейсболки или, может, береты с пушистыми помпонами. И не важно, как часто они бреются: все равно пергамент их щек вечно припорошен щетиной в несколько миллиметров длиной. Они шаркают и замирают на краю тротуара, а потом, все-таки сойдя вниз, останавливаются и стоят в глубокой задумчивости. Таких стариков попросту не замечаешь, пока они не харкнут мокротой прямо под ноги — не по злобе, нет! Просто в их годы люди действительно поступали так, совершенно не задумываясь.
Я как раз настраивала выдержку на фотоаппарате, когда услышала, как он шумно откашлялся и сплюнул всего в паре шагов, тем самым лишив меня способности сконцентрироваться. А ведь был один из тех дней, когда облака непрестанно снуют туда-сюда, то загораживая солнце, то открывая его. Из-за этого менялось количество дневного света, падающего на разрисованную стену сарая, которую я пыталась сфотографировать… Не задумываясь, я обернулась и сердито буркнула:
— Простите, пожалуйста… Я тут как бы пытаюсь настроить камеру…
А старик просто продолжал стоять, чуть ли не по локоть засунув руки в карманы брюк. Тонкая струйка темной табачной жижи цеплялась за его колючий подбородок, а бледно-голубые глаза с пристальной мягкостью смотрели на меня из-под козырька кепки. Потрескавшиеся губы подрагивали, словно он тщетно пытался заговорить со мной, и наконец старик произнес:
— Ни одна уважающая себя кошка не захочет позировать… Вам придется типа как подкараулить, пока они на вас не глядят.
