Кто-то дернул его за руку. Обернувшись, Коста увидел перед собой сияющее, как пятак, лицо своего однофамильца, фотографа Садуллу Хетагурова.
— Готта, дорогой брат! — обнял его Садулла. — Когда же ты вернулся?
— Откуда?
Садулла расхохотался и дружески похлопал его по спине.
— Как откуда, Готта? Оттуда, куда посылают тех, кто отказывается есть кашу с молоком.
— А-а-а, оттуда? Оттуда я еще не вернулся, — ответил он рассеянно.
Ответ Коста ошарашил фотографа. Для него жизнь не была ссылкой, а собственный дом — тюрьмой. Он умел, как он сам говорил, вовремя смахнуть пылинку с фрака уаздана[28].
Фотографа Садуллу Хетагурова знал весь город. Да и сам он при случае «не прочь был похвастаться: «Я самого наместника фотографировал!» В нем бурлило неуемное тщеславие горца.
«Только в адатах не записано нашей фамилии», — любил он повторять. Пожалуй, и Коста он любил настолько, насколько это соответствовало его личным интересам. Впрочем, наверное, любовь была искренней. Когда знакомые приносили газеты и книги со стихами, статьями, сказаниями и рисунками Коста, он сиял от радости. Не потому, что напечатанное могло облегчить чью-то судьбу. Это его не волновало. А от сознания, что мог сказать: «Вот видели? Мой любимый, славный арвад[29]».
Коста смотрел на Садуллу, нарядного, в белой накрахмаленной сорочке с черной бабочкой, на его рыжее драповое пальто и блестящие хромовые штиблеты. Садулла хороший парень, он его любил, но не мог преодолеть отчуждения при виде сытых глаз на холеном лице. Садулла же слишком уважал своего «брата», чтобы отнестись к нему безразлично. Лицо его мгновенно остыло.
— Как — не вернулся? А это что, твой двойник?
— Да. Сам я никогда не вернусь оттуда.
— Перестань шутить, Готта! Лучше давай отметим твое возвращение…
— Одолжи мне своего коня, — не дал он договорить Садулле.
У фотографа потемнело лицо.
— Зачем тебе конь, Готта?
— Мне надо ехать туда, — Коста махнул рукой куда-то в сторону.
— Куда? Туда, где находятся отказавшиеся есть кашу с молоком? — спросил он озабоченно.
— Нет, Садулла! Я иду туда, где смогу сбросить проклятый груз… Хоть на время, — прошептал он.
— А где ты сейчас такое место сыщешь, Готта? Не жар ли у тебя? — встрепенулся фотограф, приложив ладонь к его лбу. — Лоб у тебя ледяной!
— Я должен ехать к Чендзе и Леуа!
— К Чендзе и Леуа пусть едут наши враги!
— Им нечего там делать. Они заточили музыку в клетку…
— Клянусь, ты бредишь, Готта.
— Пусти меня, я пойду пешком.
