Ой, Козырта, своего рябого быка,
Которого не разрешили мне
Поменять на оружие,
Теперь заколите для поминок…
С морщинистых скул скатывались слезы. Мы с Бечыром стояли в дверях как заколдованные.
Я бы этим оружием
Наделал бед князьям.
Заклинаю тебя, гыцци,
Не горюй по мне…
Заметив нас, старик застеснялся, провел шапкой по скулам, сдвинул ее на глаза. Потом отложил инструмент, улыбнулся.
— Пришли? — спросил он хрипло.
Бечыр прошептал умоляюще:
— Сыграй еще раз, дедушка!
Кудзи покачал головой и протянул ему фандыр.
— Не-е-ет, мой мальчик… Ты теперь на нем будешь играть.
Бечыр растерялся:
— Как же это, дедушка? Как я буду на нем играть?
— Играй так, сынок, как играл на нем… его прежний хозяин, — сказал Кудзи.
— Дедушка!.. — У Бечыра вздрагивали губы и ресницы.
…Через некоторое время я узнал, что хозяином фандыра был сын Кудзи, Сослан, замученный белогвардейцами на глазах у связанного отца.
Радости Бечыра не было предела. Еще недавно прыгавший на зонтах с крыши нашего дома, он сразу как-то переменился, стал взрослей и жестче. Песня Кудзи растревожила его. Я был слишком мал, чтобы он мог со мной поделиться своими переживаниями.
Как-то среди ночи, стараясь не разбудить меня, Бечыр выполз из-под одеяла и, подкравшись на цыпочках к кровати гыцци, стал перед ней на колени:
— Гыцци!
— Что с тобой, сынок?
Гыцци не спала. Я видел, как она гладила ладонью щеки и курчавые волосы Бечыра.
— Я не знал, что такие старики, как Кудзи, умеют плакать.
Воцарилась мертвая тишина, не слышно было тяжелого дыхания гыцци, ее шелестящих ладоней. Они думали, что я сплю, а я не знал, как мне сглотнуть сдавивший горло комок.
— Он не плакал… он пел, — замычал я из темноты.
Гыцци молчала. Бечыр вздохнул.
— Пел! Если это называется песней, то что же такое плач?
Послышался шорох одеяла. Гыцци поднялась с постели.
— Черный день настал для моего очага! — Она зажгла парафиновую свечу.
Я увидел в мерцавшем огне трепещущую фигуру матери и Бечыра на коленях.
— Гыцци, ты видела когда-нибудь плачущего Кудзи? — Шепот Бечыра был похож на дрогнувший лепесток зажженной свечи.
— Чтобы избавиться от горя, единственный выход — плач, сынок.
— Какая же нужна сила, чтобы запереть собственное горе в сундук и двадцать лет никому не показывать?
— Это могут только люди, похожие на нашего старика[4].
— Кудзи раскрыл свою боль перед нами с малышом, гыцци.
— Значит, он считает вас достаточно взрослыми.
— Горе, идущее оттуда, — Бечыр показал рукой вдаль, — к дедушке Кудзи пришло раньше, чем к другим, гыцци! На двадцать лет раньше!
