Ничего во мне не осталось, кроме инстинкта, заставляющего смотреть перед собой на полосу дороги. Удивительно, что вокруг во всем мире не было другого источника шума, даже машина мчалась с заглохшим двигателем, был только этот зов: «Хадо-о-о! Ты все перепутал!»
Хадо перевязал гвоздики тоненьким ивовым прутиком и, прикрепив букетик к фоторужью, пошел в сторону старого дуба.
— Мой отец, узнав о гибели отца и матери Таймураза, дяди Джета и тети Салимат, вместо того чтоб пойти и высказать соболезнование дедушке Бибо, взял деревянную кадушку и стал носить воду из Иори. Я тогда еще был совсем мальчишкой, но, глядя на окаменевшее лицо отца, думал: чего это он таскает воду из Иори, когда родник рядом, под дубом дедушки Бибо? Или он не видит, что выливает воду в бездонную бочку со щелями на боках?.. Он наполнял кадушку со стоном и кряхтением, а вода убегала. Ты понимаешь, Миха, такое бывает только во сне: хочешь разбежаться и не можешь сдвинуться с места.
«Отец, зачем ты таскаешь воду из Иори, когда родник рядом?» — спросил я.
«Так надо…» — сухо сказал он.
«Дай я буду таскать!»
«Не нужно!»
«Так бочка же бездонная!» — не отвязывался я.
«Знаю, сынок!»
«Дай я буду!»
«Нет, сынок, ты меня не заменишь!» — заскрежетал он зубами и пошел не к дедушке Бибо, а в собственный хадзар.
Тогда я был слишком маленьким и не понимал, что, занимаясь бессмысленным трудом, отец уходил от себя, чтобы забыть горе. Моя погоня тоже была бессмысленной, прочее я оставил там, у родника, вместе с Таму.
Я слушал Хадо затаив дыхание. И снова всплыли слова Заура: «Я боюсь за Хадо!» Мы обогнули аул и, миновав родник, направились к кладбищу. Теперь-то я догадался, куда и зачем он меня вел, но вернуться и собрать гвоздики было уже поздно.
— Отец всегда был оптимистом и реально мыслящим человеком. Он твердо стоял на земле, но, когда я вспоминал о его бездонной бочке, мне становилось страшно. Страшно, Миха, очень страшно лить воду в бездонную бочку. А я не хотел до конца разувериться в силе самого большого судьи — совести. Я обманулся, и эксперимент с совестью и Хамыцом обошелся мне очень… очень… — Хадо старался проглотить комок, подкативший к горлу.
Он остановился у провалившейся могилы и аккуратно положил несколько гвоздик в ее изголовье.
— Отца больше не будет беспокоить старая рана. Он лежит здесь! — прошептал он.
Потом он подошел к маленькому холмику. Развязал букетик. Ослепительно белые лепестки гвоздик падали на рыхлую землю бесшумно, как снежинки.
