Хадо вздрогнул, рука стиснула руль.
— Заур, я разболтался и совсем забыл спросить: что ты решил делать с дубом дедушки Бибо? — перевел он разговор.
Заур молча пожевывал капроновую бечевку войлочной шляпы… Хадо внезапно затормозил. Он остановил свою машину под огромным дубом с мощной темно-зеленой кроной и выскочил из кабины. Заур остался сидеть в кабине.
— Вот он… — сказал Заур как во сне.
Я знал, что это был дуб дедушки Бибо, но впервые услышал, что с ним нужно было что-то делать. Я видел сквозь заляпанное ветровое стекло сникшую фигуру Хадо. Он шел медленным шагом, с шапкой в левой руке. Так идут в Осетии плакальщицы, приехавшие из далеких аулов в дом усопшего. Хадо остановился перед иссеченным ветром мозолистым стволом старого дуба. «Миха, неужели наше прошлое состоит из одной грусти? Неужели жизнь так беспощадна, что все время будет напоминать о былой грусти и скорби?» Я уже видел Хадо таким у могилы дяди Гарси.
— Заур, что там? — спросил я.
— Там дуб, о котором спрашивал Хадо. — Голос Заура был каким-то тусклым, бесцветным…
Не отрываясь я смотрел на водохранилище. Оно блестело, словно солнце, упавшее в глубокую чащу, окруженную высокими горами. Из водохранилища река с шумом врывалась в тоннель, прорытый под основанием горы Иально. Блестящая лента шоссе ныряла в глубокие ущелья; дорога, обвивающая гору, виднелась в узкой прорези, как засечка. Как-то Заур эту часть шоссе назвал конской подковой; она была замкнута с одной стороны. «Дай мне срок, Астаноглы, и я сомкну эту подкову, чтобы наши аульчане могли добираться на машинах прямо с проселочной дороги до самого районного центра!» — обещал он.
Я увидел, что конец новой дороги упирался, как острие стрелы, в мозолистый ствол старого дуба. Заглохший экскаватор, вонзивший зубцы ковша в корни обреченного дерева, неподправленные бугры земли создавали тягостное впечатление. Хадо застыл в молчании перед этой картиной.
Старый дуб простирал ветви к находящемуся поодаль маленькому деревянному хадзару, будто хотел обнять и защитить висящее, как гнездо, одинокое жилище человека. Внезапно обрушившаяся стихия вырвала почву и обнажив половину мощных корней дерева, спустила их вместе с оползнем под откос. Под самыми обнаженными корнями пробивался родник, прохладный и чистый, точно глаз джейрана. «Тот, кто не пил родниковой воды, не познал высокой благодати природы», — услышал я голос Заура.
Я хотел припасть губами к гладкой поверхности воды, где, отражаясь, плыли легкие облака, но не мог оторвать глаз от необъятной синевы небес и шепчущихся в ней листьев дуба, боялся потревожить спокойствие застывшей глади, так сказочно отражающей мир.
