Иногда Заур, не успевая побриться и обрастая бородой, становился похожим на Эрнеста Хемингуэя. Я привык называть друга Эрнестом и порою забывал о его настоящем имени. А чтобы оно еще хлеще звучала в узких ущельях Гомборских гор, в конце прибавлял букву «о». Тогда в горах долго не стихало эхо.
— Тебе очень подходит черная борода, Эрнесто-о-о!
Заур не прочь поносить бороду, но старой Кудухон не по душе видеть внука обросшим.
— Ты что, Карабоглы, траур носишь по мне, что ли? — как-то упрекнула она. И Заур вынужден был побриться.
…Автобус мчался по гладкому асфальту на Диди Лило. У Заура поигрывали желваки, наверное, он тоже вспоминал те далекие времена. Я достал из кармана оставшиеся камушки и незаметно бросил их в окно.
— Откуда ты на мою голову свалился? Меня же дома будут ждать!
— Твои знают… — буркнул Заур. — Утром из гостиницы я зашел к тебе и предупредил, что возьму тебя к себе, — приложил он руки трубкой к губам, чтоб перекричать гудящий мотор автобуса, еле ползущего на подъеме.
— Не мог зайти вчера!
— Боялся напугать детей своей физиономией, — Заур погладил свою черную бороду.
— А зачем ты все-таки меня везешь?
— И для тебя найдутся дела! Дела сердечные! — сказал он. И в его глазах мелькнул оттенок легкой грусти.
Дальше ехали молча. Стоявший на коленях матери мальчонка тянул пухленькие ручки к черно-серой полосе асфальта, свертывающейся под капотом машины.
Шоссе на Самгорской долине блестит серебряной полосой. Заур уже не смеется, а я не хочу, чтоб он грустил. Неужели за каждой нашей встречей таится тяжелое воспоминание? Как-то он даже проговорился: «Миха, неужели все наше прошлое состоит из грусти?» Он не отрывает глаз от золотистых хлебных полей, где раньше гуляли знойные ветры и томилась растрескавшаяся земля. А скажи этому неистовому человеку что-нибудь, так он махнет рукой: «Ах, Миха, стоит ли цепляться за жизнь из одних только радостей?! — И тут же воскликнет: — Вот посмотри на поле и прислушайся к тонкому шелесту кукурузных листьев! Вспомни, разве здесь раньше была эта жизнь, эта музыка? Ты не забыл, как здесь от жажды умирало все живое? А малярия, что косила и косила людей?»
Автобус, фыркая, точно загнанный конь, идет на подъем. Впереди вырастает склон горы с извилистой дорогой, по которой машины ползут как пауки.
— Смотри, какая синяя мгла над аулом Хашми! — говорит Заур и кивает в сторону Иорской долины. — Как вуаль!
Прозрачно-синяя пелена дыма, застывшая в безветрии над аулом, тянулась до самой речной долины. Дальше, ближе к лесистым склонам, она сливалась с небесной синью.
