Живой обелиск | страница 11

Письмо Скворцова выпало у меня из рук. Я ничего не слышал и не видел, кроме всхлипываний Иласа и слез дедушки Кудзи, текущих по его белой бороде.

Кудзи незачем было читать письмо сержанта. Фандыр рассказал ему о Бечыре.

— Идем! — сказал Кудзи, подняв письмо.

Мы пошли к гыцци. Кудзи нес и письмо и фандыр.

Гыцци перевязала рану фандыра черной повязкой и повесила его рядом с фотографией Бечыра.

…Война кончилась давно. Только не для нас с Иласом. По вечерам мы ждем Бечыра в конце аула. Фандыр тоже молча ждет своего хозяина.

Как-то к нам зашел дедушка Кудзи, сел, покряхтывая, на треножник и спросил гыцци:

— Невестка, не найдется ли у тебя рога араки?

Гыцци, встрепенувшись, кинулась к шкафу.

— Как же, ма хадзар![5] Как не найдется?!

Дедушка Кудзи пожелал долголетия семье. Не забыл и почтенных родителей и, упоминая об усопших, посмотрел в угол.

— Пусть живут в царствии небесном молодые, ушедшие от нас безвременно. — Он запнулся и после долгой паузы, протянув руку к фотографии, закончил тост: — За здоровье Бечыра!

Гыцци плакала и вытирала слезы краем черного платка.

— Горе мне! Какое же здоровье может быть у мертвых?

— Не права ты, невестка! — Кудзи встал и, постукивая посохом, направился в угол. Застыл перед фотографией и что-то долго шептал, точно молясь.

Потом снял с гвоздя фандыр и вернулся к своему треножнику.

— Ты не права, невестка. Ты не права, мать невернувшегося сына!

Ногтем большого скрюченного пальца Кудзи задел нижнюю струну. Раненый фандыр задребезжал, как треснувший колокол.

— Оставь его! — умоляла гыцци. — Когда это было, чтобы воскрешались мертвые.

— Нет, невестка, нет! Не склоняй голову перед смертью, а не то растопчет она тебя. — Говоря это, Кудзи размял кусок воска, залепил им дырочку от пули. Его пальцы легко пробежались по струнам. И я услышал звонкий голос старого инструмента.

Бечыр, маленький мой сынишка, стоял перед дедушкой Кудзи. Старик посмотрел на него и улыбнулся:

— Вот новый хозяин фандыра!

Он вручил оживший инструмент Бечыру и ушел, стуча своим неразлучным посохом.

А тяжесть семи черных бумаг мы с Иласом храним и по сей день, потому что нет Бечыра, и без него мы не можем разнести их по адресам.

Перевод Б. Авсарагова и В. Цыбина.

Город еще спал, на улицах не слышно было обычной суеты. Тишину выскребывал бородатый дворник, подметавший связкой сухого хвороста засоренный за день асфальт. Река упруго билась в тесноте бетонного, уже успевшего осклизнуть русла.