Я сделал неуверенный шаг вперед, и с разных сторон ко мне бесшумно двинулись вышколенные официанты. Метрдотель подкрадывался вдоль стены слева. Его ужасное отражение надвинулось на меня и грозно зашевелило бесформенными ушами и носом-хоботом.
— Что за чертовщина! — пробормотал я. Огляделся и увидел Хаткинса: он сидел совсем недалеко справа от двери и приветливо махал рукой. Не дожидаясь, пока меня схватит ресторанная команда, я быстро подошел к столу и сел напротив коллеги.
— Ну и интерьер! — сказал я, с осуждением вглядываясь в собственное зеркальное отражение за спиной Хаткинса. Оно являло собой безмерно исхудавшего типа с узкой полоской лба и не менее узкой и длинной нижней челюстью.
— Считают, что посещение этого ресторана имеет большое психотерапевтическое значение, — мягко сказал Хаткинс. — Увидеть себя в несколько ином, неприглядном, облике и принять его — значит подсознательно согласиться с причудами судьбы. А это способствует снятию комплексов неполноценности. — Он обвел рукой блюда на столе. — Как вы заказывали, Дэниел. Бифштексы. Из молодых бычков. Так написано в меню. Пиво сейчас принесут.
Я с удивлением слушал Хаткинса. Он избавился от своей патологической виноватости. На его лице не было и тени смущения. Он вел себя спокойно и достойно. И его круглые очки на усталом лице теперь не казались ни нелепыми, ни жалкими.
— Я пошутил в редакции, — сказал я. — У меня сложные отношения со спиртным. Пиво будет уместно только безалкогольное.
Хаткинс немедленно подозвал официанта и передал ему мой заказ. Я открыл было рот, чтобы спросить о причине нашей встречи, но Хаткинс как будто прочел мои мысли.
— Вы голодны, Дэниел. Давайте приступим к трапезе. А потом я объясню вам… Все объясню.
Я кивнул и озадаченно впился зубами в сочный бифштекс. Хаткинс склонился над овощным салатом. Когда мы покончили с едой, и я подносил к губам бокал с безалкогольным пивом, Хаткинс тихо спросил:
— Эта девушка, Дэниел, Лотта Ньюмен… Вы все еще думаете о ней?
Я чуть не выронил бокал и застыл с полуоткрытым ртом. Во мне боролись два сильных чувства. Во-первых, меня охватило дикое изумление от того, что Хаткинс — жалкий Хаткинс! — навязывает т а к у ю тему и задает наглые вопросы. А во-вторых, его, это изумление, успешно перебарывало еще более дикое возмущение. Которое я тут же выразил словами.
— Слушайте, Хаткинс, — я поставил бокал на стол и почему-то взял в руки столовый нож. — Я не знаю, что там сплетничают обо мне в редакции, но если вы пригласили меня сюда, чтобы выяснить правдивость этих сплетен, то вполне можете схлопотать по лицу.
