Деревня жила осенней страдой, и пока Худяков пересекал поля, она уже отужинала и погрузилась в крепкий, беспробудный сон. Худяков прошел по улицам, надеясь увидеть хоть один огонек, но все было погружено в безмолвие. Дома он молча прошел мимо жены, отыскал в сенях резиновые сапоги с ботфортами, старую штыковую лопату. Потом уже в горнице натянул на худые ноги шерстяные, грубой вязки носки, обернул портянками и, просунув в сапоги, негромко окликнул жену:
— Анна, водки у нас не осталось? Ты мне ее слей в какую-нибудь бутылку, с собой возьму… Утром вместо меня в сельсовете подежуришь, — строго добавил Худяков и вздохнул.
Трофим давно сдерживал этот вздох. Он родился еще там, в камышах, а теперь вот вырвался из-под самого сердца, и Анна поняла: стряслось с ее мужем что-то тяжкое и серьезное, и неспроста он достает из сундука поклеванную ржавчиной одноствольную «тулку», а с ней и единственный убереженный от сырости патрон с дробовым зарядом.
Степь пахнула на Трофима горькой осенней прелью. Был тот час, когда ночь наваливается на землю сплошным слоем тьмы и перепела, убаюканные тишиной, изредка вскрикивают спросонья, и все под ногами многозначительно хрустит и хоркает, будто идешь по живым спящим существам. Худяков шел, как с завязанными глазами, но видел все памятью. Он безошибочно добрался до скошенного ржаного поля, пересек его и вышел к речному изгибу.
Звезды, выступившие на глубоком холодном небе, чуть рассеяли темноту. Осока вышла из тумана, легкого, как белый тюль. Худяков коснулся рукой воды. Словно погладил ледяной бархат.
— Черт меня понес сюда, — пробормотал он.
Худяков часто ругал себя. Иногда вслух, когда поблизости не было людей. Ругал за неверно прожитую жизнь, за все промахи, какие совершил, живя на земле. А было их несчитанное множество. Но больше всего ругал себя Худяков за то, что сразу после демобилизации не остался в городе, как другие конармейцы.
Сорок лет тому назад при штурме Перекопа получил Худяков контузию и надолго залег в госпиталь. Когда выписался, решил осмотреть город, в котором пролежал почти год. Город ему понравился. Весь в зеленых садах, с рекой и красивыми девками. В военкомате ему предложили работу — любую, на выбор. Ее было так много, этой работы, после гражданской войны, что у Худякова разбежались глаза. Больше всего ему нравилось бывать в депо. Изувеченные снарядами паровозы стояли в тупиках. А живые толкали вагоны, пронзительно кричали перед семафором и звали в дорогу. Худякову в них нравилась сила. Может быть, от того, что сам он был хлипкий, а после контузии еще и кривобокий.
