): «Еруслан Лазаревич», «Бова Королевич», «Громобой», «Портупей-прапорщик», была у нас в деревне «Тысяча и одна ночь», арабские сказки, которую с любопытством слушали»
[12]. Сказки, повести и романы читались главным образом молодежью. Так, например, поэт Е. Е. Нечаев, сын рабочего, вспоминал: в середине 70-х годов к ним «стал заходить молодой коробейник, с которым я подружился; коробейник приносил сказки лубочного издания, за ночлег, ужин и чай он дарил мне всякий раз книжку в 36 страниц, самого разнообразного содержания: «Солдат Яшка — красная рубашка», «Еруслан Лазаревич», «Живой мертвец» и проч., а позднее преподнес мне роман «Медвежья лапа». Поэт Г. И. Шпилев уже в начале XX века «читал все попадавшее в <...> руки, но главным образом лубочные издания, вроде «Бовы королевича», «Еруслана Лазаревича», «Битвы русских с кабардинцами…» и т. п. В лубочном же издании и изложении я прочитал про «Илью-Муромца» и «Тараса Бульбу». «Тарас Бульба» мне понравился, и это заставило меня, уже позже, прочитать его у Гоголя»
[13].
Лубок был не пустым развлечением. Напротив, здесь народный читатель искал ответов на важные мировоззренческие вопросы. Лубочная книга могла быть источником сложных духовных переживаний, будила воображение и расширяла горизонты своих поклонников. Напомним об А. В. Кольцове, читательская биография которого начинается именно с лубочных изданий сказок о Бове королевиче и Еруслане Лазаревиче. Писатель Л. М. Григоров, который в начале 1890-х годов был учеником в сапожной лавке, вспоминал, что «бывали свободные минуты <...> делать совсем нечего, — ну, тогда рука лезла за пазуху и доставала оттуда тоненькую скверно отпечатанную книжечку — сказку о каком-либо необъятном образе русской фантазии… душа моя, забыв о сапогах и туфлях, уходила в непроходимые лесные чащи и трепетала там от шума грозных дерев-великанов; потом вместе с жар-птицей улетала за тридевять земель в тридесятое царство <...> Я увлекался и все на свете забывал… принимался за своих Ерусланов Лазаревичей, Бов-Королевичей и принцесс-Несмеян. Любил я их больше всего на свете и всякую попавшую в руки копейку тратил на покупку новых сказок»[14].
Сохранилось любопытное свидетельство о характере восприятия (при чтении вслух) книги «Битва русских с кабардинцами…» крестьянской молодежью в конце 1880-х годов: «Прежде всего описание битвы в высшей степени заинтересовало подростков-мальчиков; они так и впились глазами в учительницу; когда же герой повести, Андрей, попал в плен к кабардинцам и на сцену явилась красавица Селима, внимание их значительно ослабело, зато девушки так и замерли, следя за развитием драмы <...> Особенно трогала их, очевидно, борьба пленника между долгом и любовию, и когда мы дошли до того места, где Селима, сраженная отказом Андрея перейти в магометанскую веру, говорит: «С твоим решением для меня окончено все. Одно мгновение, и кинжал мой окажет мне последнюю услугу — пронзить сердце любящей тебя, но несчастной Селимы!..» — среди слушательниц послышались сдержанные всхлипывания; всхлипывания эти усиливались по мере развития драмы и, наконец, при разлуке влюбленных превратились в рыдания. «Молодец, что не сменил своей вере, — заметил горячо один из подростков. — Я бы тоже не сменил!» <...> Счастливый брак Селимы и принятие христианства видимо доставили присутствующим несколько минут самой чистой радости, но зато когда раны Андрея открылись и он умер, прострадавши 12 дней, припадок уныния снова повторился в нашей аудитории…»
