Ленька-матрос или просто Матрос — иначе его в поселке не называли. Он прошлой осенью вернулся со службы, понемногу донашивал флотское, а тельняшку полосатую и вовсе не снимал. Болтали о нем разное: то ли он во Владивостоке бросил невесту с ребенком, то ли… Э, да что слушать, здешние девки и бабы языкастые, ни за что ни про что такое наплетут — впору за голову взяться. Тому виной, конечно, скрытность его и гордость, а больше то, что он их кровно обидел, будто вызов всем бросил. Видный парень, крепкий, ладный, и сварщик отменный, каких поискать, недаром портрет его у заводоуправления висит бессменно и уже поблек от дождя и солнца. А девчат-то нынче, что грибов в лесу, полно, да все спелые, налитые, так и стреляют в ребят томным, тоскующим взглядом. Он же словно ослеп и выбрал — кто бы думал! — Нинку. Да, ту, что уже второй год маялась с пьяницей-мужем, из неугомонной и отчаянной в гулянье и в работе превратилась в тень, почернела, глаза потухли, а последний год на ее лице и улыбку не видели. Одна отрада у нее и осталась — маленькая Светланка, не отрывающаяся от ее подола.
Жалели, конечно, иная даже всплакнет, глядя вслед Нинке, когда она вечером тащит от магазина своего Василия и из последних сил старается удержаться на ногах, а тот, тяжело навалившись на немеющее ее плечо и ухватив одной рукой за шею, другой бьет себя в грудь и хрипло кричит, закатывая налитые кровью глаза:
— Люди! Паразит я! Пьянь проклятая! Сознаюсь и каюсь. За бутылку душу продаю… Да! Но я еще не алкоголик, не-ет. Брошу, вот завтра же — ни капли. Убей меня бог!.. Нина, ты веришь мне? Тебя люблю и дочь Светочку люблю, и больше мне никто не нужен… Если бы знала, если бы ты знала… — Рот его кривится, он скрипит зубами, всхлипывает. — Нин, скажи хоть слово. Ну, обругай, ударь — заслужил… Подлец я последний!..
Из дома — хоть и окна закрыты в такие-то благодатные летние вечера, когда только и дышать после дневной духоты, — еще доносятся его вопли, неясный шум, потом все стихает, одно окно на кухне подслеповато светится почти до утра, да изредка мелькает за занавеской тень.
— Вот ведь выпала бабе доля…
— Так ить знала, за кого шла, небось, не тянули за подол.
— Не пил же он до свадьбы-то вроде, а?
— Как же, не пил. Сколь раз домой-то на карачках приползал.
— И то. Отец его, покойный Николай Кузьмич, тоже ведь был не дурак выпить.
— Уж не говорите… Какой ни есть, а законный муж. Вот и блюди семью. А то вы, девки, нынче моду взяли: не понравился мужик, круть хвостом — и к родителям под крыло. Вот она я, принимайте обратно. А детям отец нужен. Да и так-то прокукуешь и останешься с носом, — кто опосля с обузой-то возьмет? Нынче вашего брата — пруд пруди.
