— Огонь!
Четники открыли огонь, буйволы, тянувшие в гору сундук с казной, испугались, рванули назад и опрокинули возок в глубокое ущелье. Полицейские, белые как мел от страха, повернули и погнали коней назад, к Орхание. Как пылающие уголья, засверкали глаза Димитра, когда он сбил с сундука замок и запустил руки в серебро. Деньги пересыпали в торбы и на спине перетаскали в Тетевен и Орхание. Надежно припрятав их, четники скинули турецкое платье и разбрелись кто куда. Но правитель софийского округа Мазхар-паша послал переодетых соглядатаев и регулярные турецкие части, набрал по селам башибузуков и стал вылавливать участников ограбления одного за другим. Переодевшемуся в женское платье Димитру Обшти удалось ускользнуть из Тетевена и направиться к Никополю. Паша отрядил за ним погоню, которая и настигла его в селе Чирикове. Его взяли в конюшне постоялого двора, где он уснул на мешках с орехами. Прежде чем он успел очухаться, стражники скрутили ему руки. Представ перед пашой, незадачливый конспиратор заговорил и выдал всё: назвал имена членов комитетов в различных селах и городах, раскрыл их планы и намерения, сообщил, каким оружием располагают. Мазхар-паша потрепал его по плечу, приказал напоить кофием и сказал:
— Сделаю тебя кыр-агасом — полевым начальником.
Зарыдали матери, жены и дети заговорщиков. Зазвенели кандалы по дорогам Тетевенского и Ловечского края, тюрьмы были битком набиты людьми, а оттуда оставалось лишь два пути: либо в Диарбекир[7], либо на виселицу.
Когда главный апостол вошел в неприметный, расположенный в Варошском предместье дом Велички Хашновой, старшей дочери ловечского попа Лукана, хозяйка встретила его дрожащая, растерянная, измученная тревогой и бессонными ночами. Было раннее зимнее утро. Третий день рождества 1872 года.
— Никто не видал тебя, бай Васил? — спросила она, запирая на засов калитку.
— Шел мимо церковной ограды, видел твоего отца — он входил в церковь, но я не стал его окликать.
— И хорошо сделал. Входи скорей, а то соседка все вынюхивает, глаз с нашего дома не спускает, разрази ее господь!
Левский переступил через порог, снял с головы феску и повесил на гвоздь. Вытер ладонью мягкие снежинки, застрявшие в негустых русых усах, присел на низенький табурет у очага, стянул башмаки и протянул к огню окоченевшие руки и замерзшие ноги в белых теплых чулках.
Величка сложила руки на животе и сказала:
— И что же это такое делается, бай Васил!
— Вот ты мне и ответь, — поднял на нее Апостол синие свои стальные глаза.
