И когда понял он, что нет среди этих людей ни одного близкого ему человека, который раздвинул бы толпу и освободил для него дорогу, Иван обернулся назад и сказал:
— Дайте топор!
Голос его был все так же тих и взволнован. Один из пастухов нагнулся и подал ему топор. Крепко стиснула топорище рука, привыкшая дотоле держать только смычок. Поднялся Иван Кралев, выпрыгнул из саней.
— Слезайте и идите за мной, я проложу вам дорогу! — обернулся он к своим спутникам и погладил по щеке невесту, которая со страху была ни жива ни мертва. — Не бойся, любушка, не бойся! Они одумаются.
Он поднял топор над головой и закричал страшным голосом — никогда не видели кладненцы таким своего скрипача.
— А ну, прочь с дороги! В куски изрублю всякого, кто попадется мне под руку! Будете знать, как останавливать свадебные сани… Выходи! Погляжу я, кто посмеет встать мне поперек дороги!
Толпа дрогнула. Дети и женщины испуганно закричали, мужчины отступили назад. Путь был свободен. Но тут навстречу Ивану вышел его отец, староста Кладницы, и сказал:
— Я!
Иван застыл, словно громом пораженный. Спросил его дед Кралю:
— Иван, Иван, что же ты делаешь? В уме ли ты? Ну, руби меня! Руби, коли хочешь пройти!
Скрипач недвижно стоял, занеся топор над головой родного отца. А тот положил ему на плечи свои негнущиеся старческие руки и старался заглянуть сыну в глаза. И когда взгляды их встретились, страшная пелена, затмившая белый свет, вдруг упала с глаз Ивана. Конь за его спиной замотал головой, отряхивая снег, и, ударившись друг о друга, зазвенели два медных бубенчика.
Старик знал, как любит его сын.
— Опусти топор! — тихо приказал он. — Слышь, опусти!
Иван покорился и бросил себе под ноги тяжелый топор — грозу вековых Мержановских лесов.
— А теперь послушай, я расскажу тебе о том дне, когда турки учинили резню в Кладнице. Ты послушай сперва мой сказ, а уж там поступай как знаешь. Бабка твоя когда-то рассказывала тебе о том, да ты, видно, запамятовал. А не дело, сынок, забывать про это. Ты позабыл, а вот эти люди — не забыли. За что ты на них злобишься? И не только злобишься, а вон с топором на них пошел. Как же ты мог? Дома у нас, Иван, в большом расписном сундуке, на самом дне спрятана потемневшая уже от времени повстанческая кокарда — золотой лев. Видал ты его? Я тебе показывал. Знаешь, кто носил его на шапке? Это все, что осталось от деда твоего, славного повстанца, Стояна Кралева. Ты его помнить не можешь, потому что, когда ты родился, над его могилой вот уже тридцать пять весен расцветала ветвистая яблоня. Орел был отец мой, Стоян Кралев, богатырь! Как живого вижу его: стоит на камне посреди площади, с обнаженной саблей в руке и держит речь перед своей дружиной. На голове белая шапка, на шапке — павлинье перо, а надо лбом — золотой лев сверкает. Как лев защищал Стоян Кралев со своими побратимами большой каменный мост через Тунджу. Три дня и три ночи сдерживали они натиск башибузуков, и даже птице не пролететь было к взбунтовавшимся селам… Ты не думай, Иван, что родной отец не понимает тебя. Раз уж полюбил ты эту девушку из Мержанова — вези ее в Кладницу. Я тебе отец, я понимаю тебя и разрешаю. Но я, староста села, дед Кралю, не могу этого позволить. Убей меня, изруби на куски, перешагни через мой труп — только тогда войдешь ты в село. И она пусть переступит через меня, и братья ее в мохнатых шапках — хоть все Мержаново приводи! Но даже если зарубишь меня, я и мертвый встану, чтобы не дать тебе осквернить память Стояна Кралева, воеводы, отца моего! Потому что ведомо тебе, кто его загубил. Рассказывали тебе, как башибузуки со всех сторон осадили наше село, как обрушили на него огонь и каменья. Пули градом сыпались на крыши домов, но наши юнаки яростно защищали родное гнездо. Девять дней держалась Кладница. Видишь вон те белые скалы? Замечал ты, как чернеют они осенью, когда тучей сядет на них воронье? Так почернели они тогда от полчищ башибузуков. Оставляя за собой ограбленные, залитые кровью, выжженные села, со всех сторон стекались они сюда, к Кладнице, точили кривые свои сабли и ждали, когда обессилит Стоян Кралев и выкинет белый флаг. Но Стоян Кралев не поднял белого флага, не сдал села. Загубил наше село изменник из Мержанова. Он привел башибузуков к родникам, которые давали воду чешмам Кладницы. Погубил нас кровопийца, подучивший башибузуков в пору нестерпимого зноя отвести воду и уморить изнывавших от жажды в осажденном селе малых ребятишек, перепуганных женщин, древних старух и уставших от битвы воинов. Не смеешь ты, Иван, приводить к нам в село эту девушку. Не смеешь! В ту ночь, после резни, принесли мы клятву и крест целовали на том, что не уйти живому ни одному мержановцу, который осмелится ступить в наше село. Страшная то была ночь! Горит багровое небо, горят люди, горят доля, горят богатые села. До сих пор я чую запах пороха. Все, что у нас было, пожгли дотла. И на площади — там, где теперь братская могила и яблоня — свалили они друг на дружку тела ста павших в бою юнаков, а поверх той горы насадили на кол голову моего отца. Страшная то была гора! Как вспомнишь, сердце обливается кровью… Зачем терзаешь меня, сын? Но ты не осквернишь святой могилы. Мой сын не сделает этого. Скажи, ведь не сделает?
