— Положи ребенка и позови Ивана из той комнаты, — бросил Момчил. Голос его прозвучал глухо, словно откуда-то издалека. Глухой этот голос сковал женщину, словно льдом.
Она опустила — не опустила, уронила ребенка в колыбель и выпрямилась, — белая как полотно. Попыталась солгать:
— Что ты говоришь? Зачем Ивану быть в той комнате?
— Не знаю, зачем он сюда пришел, ступай позови, пускай сам скажет, — все тем же голосом ответил Момчил.
Бойка закусила губу. Шатаясь, покорно пошла к двери в горницу и распахнула ее. Свет хлынул в темную комнату и озарил устланные коврами лавки, вышитые подушки, потемневшие от времени картины на стенах, низкие трехногие табуреты. У окна неподвижно, точно окаменев, стоял Иван. Без шапки. В вышитой рубахе, в расшитой серебром арнаутской абе с золотыми в два ряда пуговицами, круглыми как спелые виноградины. Опоясан голубым кушаком. Разодет по-праздничному. Момчил подошел к нему. Впился взглядом в стройный ряд золотых пуговиц на его абе.
— Зачем ты пришел в мой дом среди ночи?
Молчал Иван.
— Зачем, точно вор, проник среди ночи в мой дом? — повторил Момчил.
— За Бойкой пришел.
— За Бойкой? Мать у тебя помирает, и ты пришел за Бойкой, чтоб она попрощалась со своей теткой. Это ты хорошо сделал. Садись.
— Тороплюсь.
— Не торопись. Я тоже хочу повидать бабушку Златарку, тетку моей жены. Вчера вечером, когда проезжал темным лесом, все о бабушке Златарке думал. Забыл, уезжая, попросить ее — коли повстречает на том свете моего отца, пусть передаст ему, что я живу хорошо. Новый дом себе выстроил. Жену нашел пригожую, домовитую, верную. Богатого приданого она не принесла, но зато родила мне сына — дороже всех сокровищ. Пускай отец в могиле за меня порадуется.
Иван смотрел на него, совсем уже сбитый с толку.
— Садись. Так что я хотел тебе сказать? Вчера перед отъездом наточил я свой клинок. Надобно всегда иметь при себе оружие, потому что в наших краях полно разбойников. А ты свой кинжал наточил? Берегись, Иван, берегись!
Рука Ивана рванулась к поясу. Охватила его тревога. А Момчил задумался. Сгорбился он — словно камнем придавили его тяжкие думы. И вдруг ощутил нестерпимую жажду. Губы пересохли, потрескались.
— Погоди, выпьем по глотку вина. Сперва выпьем, а уж потом пойдем. В последний раз выпьем с тобой. Когда встанем из-за стола, все уже проснутся в селе, но никто не увидит, как мы выходили из этого дома. Все вместе выйдем. Бойка, нацеди жбан вина из бочонка. И подай сюда, а то я сгорю от жажды. Говорил ведь тебе: пожар полыхает…
