В дворцовой комнате со стен, до половины выкрашенных снизу в приятный розоватый цвет, смотрели из одинаковых портретных рамок видные люди, и Нее казалось, что первым появление начальства на пороге общих дверей замечал сквозь свои очки строгий Н. А. Добролюбов.
Нея знала, что Лаврентий Игнатьевич Бинда очень не любил вспоминать о прежней работе. До них доходили глухие слухи о большом конфликте, потихоньку назывались авторитетные фамилии, но в конце концов то были слухи, не более, и даже все-осведомленная Мэм могла добавить к ним лишь то, что на прежней «медицинской» работе их шефа, в ту пору ужасного законника и моралиста, за глаза называли Масоном, Каменщиком и «брамином духа» и что настоящая его фамилия в студенческой молодости была другая — П у р г а м а е в, но, повзрослев, он идейно разошелся с отчимом и записался на фамилию родного отца, который, обдумав и прокляв свои прегрешения, возвернулся в лоно бывшей семьи, как только отчима и его тощий чемоданчик увез прочь служебный автомобиль — в другой город, где позже отчим сделал головокружительную карьеру на зависть бывшей супруге и отрекшемуся от него приемышу.
II
Вчера Бинда не выглядел противным, в его маслянистых глазах бегали угодливые, сладенькие зайчики. Очки у Бинды куда побогаче добролюбовских — сам Ксенофонт Игнатьевич, директор салона «Оптика», помогал их оборудовать еще во времена, когда Бинда работал замом по науке у профессора Петра Николаевича Иванова. Под пристальным взглядом Добролюбова Бинда и вовсе сделал вид, что ему никогда в жизни не приходилось стращать подчиненных собственным величием, нагонять на них оторопь. Он пожаловал одобрительной улыбкой прежде остальных Нею, а Марию Михайловну Козину и Ритку Вязову, тоже сотрудниц б ю р о, по обыкновению вроде бы сначала не приметил, но потом, наверное, памятуя о ш у м е, приключившемся накануне, уже взявшись за ручку с в о е й двери, украшенной стеклянной табличкой с единственным словом «Заведующий», задержал взгляд сначала на Рите, затем на Мэм — так во дворцовой комнате звали Марию Михайловну.
Он посмотрел на них чуть дольше, чем на висевший в простенке между окнами плакат «Книгу — в массы!». Плакат был полным ровесником руководящей таблички. В сытеньких и водянистых глазах Бинды, не остывших от одобрительной улыбки, можно было с усилием прочитать желание, нет, не желание и не просто намерение поздороваться, а не слишком решительную, затаившуюся просьбу забыть о вчерашнем, точнее позавчерашнем, и благополучно не вспоминать про то, что слышали они втроем здесь днем, и про то, что приключилось уже не здесь, а вечером в окраинном Дворце культуры, где Ритки и Мэм не было, но Бинда отлично знал, что им все уже успела передать Нея.
