В них он встречал и свое имя, но это лишь поначалу доставляло ему волнующе-слабую радость, а потом привык, и если вычитывал в газетных столбцах о себе, то читал как о хорошо знакомом, но постороннем человеке и вопрошал себя же: зачем этому человеку, как сказывал, кажется, Хемингуэй, кратковременное бессмертие петитных саг о нем? Почему люди до смерти завидуют, если о ком-то написано, а о ком-то не написано?
В шрифтах он был не слишком силен, хотя в сравнении со многими коллегами и тут понаторел прилично, ибо почти никогда не отказывал редакциям, если речь шла о его выступлении, и за годы он хорошо усвоил, что такое гранки, верстка, корректура, но его до горячечного зла раздражала беззаботная инфантильная легкость бодряческих сказаний о его д е л е, и со временем он твердо и спокойно распорядился — никаких корреспондентов к себе не пускать, но ничего путного из его распоряжения, конечно, не вышло.
IV
Позавчера проник к нему сутулый, в темных очках, похожий на нескладную птицу журналист не из газеты Марьина, которую он в отличие от марьинской — он хорошо знал, в чем именно это отличие, — не особо жаловал за скоропалительность и верхоглядство.
Дятел не дятел, а так что-то похожее. Пришел растрепанный, как будто бы только что спустился, подолбав кору дерева. Первое, что показалось, — пьяноват или с похмелья, но пришелец оказался трезв, только простужен. Очки он снял и сунул в нагрудный карман потертого пиджака. Глаза его заметно слезились, но чувствовалась во взгляде проницательная цепкость. Руки он не спешил протягивать («И хорошо, — подумалось откровенно, — еще не хватало схватить гриппок»), но зато полупоклон его — и куда только подевалась сутулость — был изящен, исполнен большого достоинства, и это ему понравилось в журналисте, которого мысленно он назвал Сутулым.
Газете накануне больших событий понадобилось «академическое» выступление, вернее не столько оно, сколько солидное имя, авторитетная подпись — он это понимал отлично, и все же «заавторский» материал, довольно пространный, принесенный незваным гостем, приятно удивлял профессиональной грамотностью.
Он посмотрел на пришельца с мимолетным уважением, но подписать материал все-таки не согласился.
— Вас не коробит писать за другого? — неожиданно спросил он у Сутулого, не заглядывая в протянутое тем удостоверение и всем видом давая понять, что доверяет ему и без документа, однако долго распространяться с ним не собирается. — Это же нечто вроде маскарада или игры: пишет один, подписывает другой. А почему вы считаете, что я должен думать и высказываться именно так, как вам хочется, а не иначе?..
