Она вспомнила пережитое, и глаза ее влажно блестели.
«С первого? А у них такой любви нет и быть не может? — с ходу воспользовался он ее смущением. — Да что они! Ты возьми вашего Леньку Никифорова, замдиректора. Лысый, а охрабрел-то как! Самое смелое, на что прежде решался, — сто граммов под селедочку на Восьмое марта без дозволенья дражайшей супруги. А в прошлый вторник шел парком, смотрю: сверкает Ленька, старый хрыч, очками на скамейке у собора, а рядом молоденькая дева, по виду лаборантка. Ластится к ней — во! А родная жена тем часом шницель ест — обеденный перерыв… Типично, да?»
Но в другие разы не всегда выигрывал он так легко, как в тот. Например, она спрашивала у него без обиняков: «Вот скажи мне, ты — профессор, депутат, скажи, почему у нас там-то и там недотепы с приличным стажем? Я тебе объясню…» Он выслушивал ее доводы; когда соглашался, а когда нет, но отвечал не слишком корректно, что Советская власть не есть еще окончательная гарантия от дураков и недотеп. Пожалуй, они еще долго не переведутся, да если бы только они… Вспомни, что говорил Горький, вспомни, как яростно клеймил Ильич мздоимцев, чинуш, хулиганов, бюрократов, рвачей…
И, подумав, иногда обещал или п о д с к а з а т ь кому-то или самому с депутатским запросом на ближайшей сессии выступить, словом, качнуть дело.
«Качни, качни, — в тон ему напутствовала она. — Остер топор, да сук зубаст!»
«Как это зубаст?»
«А так и зубаст — сразу тебе десять причин в оправдание, самых убедительных. А ты, батюшка, заодно поинтересуйся, почему тебе, видному профессору, не могу я вторую неделю костюма приличного купить, надо только в конце месяца по магазинам бегать, когда у них план горит, — выбрасывают на прилавки вещи поприличнее… И почему твой любимчик Марьин об этом в газете ни гугу, а его дружок Коновалов в Народном контроле помалкивает?»
Она считала, что любой руководитель с вечера должен думать о завтрашнем днем, должен уподобляться на посту грамотному, талантливому исполнителю, который вовремя нажимает на каждую клавишу, чтобы звучала красивая, слаженная сюита. Плох тот, кто ругает своих подчиненных за то, что ничего не получилось или вышло наперекосяк — виноват он сам. Самый главный секрет — расставить людей сообразно их возможностям, доверять им и проверять, но не стараться все делать самому за всех, и тогда не будет недоработок, тогда ругать будет некого!
Словом, крепко она держала его, и д е а л ь н о г о человека, на грешной земле, и эти словесные поединки воскрешали в его памяти забавные рассказы отца, который слушал в Военно-медицинской академии лекции ученого, лицом поразительно напоминавшего Бернарда Шоу. Насупленно оглядывая из-под кустистых седых бровей аудиторию, ученый начинал свои выступления непременно с сорокапятиминутной (ровно академический час) раскачки, говорил неодобрительно о наступивших порядках, об очередях за хлебом, мануфактурой и керосином, о пожарах, спекулянтах, каких-то малопонятных взрывах, вселенской дурости и грызне в научных и литературных кругах, отвратительной работе почтовых ведомств, ералаше на транспорте, начиная с извозчиков, о морковном чае — словом, тем у него здесь была необъятная масса… А однажды, накануне лекции о нервнотрофической регуляции сердца, он, полупрезрительно сморщившись, заканчивая «академические» рассуждения о пьянстве, продекламировал громким и ровным голосом: «Сами, сами комиссары. Сами все профессоры. Сами гоним самогон по всей РэСэФэСэРы». И так весьма сожалительно посмотрел на первые ряды хихикнувших было слушателей, что те разом осеклись, зная, как был крутоват старик во гневе. С ним, конечно, пытались беседовать. Он с ядовитой вежливостью отсылал желающих п о д а л ь ш е и вопрошал: «А сами вы чай пьете цейлонский, но не морковный?» И следующую лекцию открывал публицистичным введением о пайках, костеря на чем свет стоит хапуг, мешочников и бюрократов, засевших якобы повсюду. И, только утешив свои искренние заблуждения и удовлетворившись смятением на лицах слушателей, приступал к основной теме. Но не помешало ему это ерничество стать потом настоящим патриотом и гражданином и обратиться с вдохновенным письмом к молодежи — в ней увидал великий старец воплощение того, о чем он возвышенно думал и мечтал.
