Он часто задумывался наедине с самим собой о злой непохожести людских судеб, когда они решаются волей почти случайных обстоятельств, но он никогда не смотрел на недоброту и зло как на нечто обязательное в людском обиходе, а будь иначе, наверное, не смог бы исповедовать всю свою жизнь, в общем-то незамутненную корыстью, веру в самого себя, в тех, кто был рядом с ним, для кого он, в сущности, жил, пусть даже некоторые из них или даже многие совсем не стоили этого. Эти забывали дружбу легко.
Он снова усмехнулся, как тогда, когда вспомнил о рекомендациях и советах, данных ему перед дальним вылетом, и ему совсем не стало обидно за все людские глупости и несправедливости, с которыми приходилось сталкиваться по своей и чужой воле. И он снова подумал о сыне. Как часто в мыслях своих видел он Костю с собою рядом и н ы м — не отстраненным, а своим, родным той доверчивостью и лаской, которых он желал всю жизнь и которых ему недоставало, может быть, все годы.
«Я становлюсь невыносимо сентиментальным. Лезу в волки, а хвост собачий. Старость?» Он оглянулся назад — тротуар давно опустел, и с дороги неслышно, почти призраково, исчез черный лимузин — или уехал, или сам он отошел, не замечая, далеко от машины. «Да-а, я слишком льстив к себе в мыслях, ибо хочу чего-то большего, чем у меня есть и чем будет, — сказал он вслух. — А могло и ничего не быть!»
Когда он снова положил табакерку в жилетный карман, то заметил, что дерево, о которое прислонился плечом, было очень старым, и трухлявая кора его сыпалась шершавым порошком, стоило тронуть ее даже слегка, но на местах, где коры уже не было — эти места походили на отполированные залысины, — гладкий ствол был особенно крепок, и, наверное, не всякий острый топор сумел бы оставить на нем зазубрину даже при самом крепком замахе. Это старое дерево с молодыми листьями, которые еще не тронула осень, показалось ему настолько прочным, что при мысли о том, как вот тут когда-то стоял кто-то много-много лет назад и думал, может быть, о чем-то п о х о ж е м, ему стало не по себе, и он признался, что слишком коротка и мимолетна жизнь, сколько много ни живи годов на этой земле. Но без ужаса, а очень спокойно представил он себе, как подойдет к этому дереву еще кто-то, допустим, внук его Юрка, а дед уже не будет ж и т ь, и эти молодые листья, как и сейчас, повиснут на старых, укрепленных временем и соками земли ветках, которые не видит он в сей миг над головой, а сквозь них видит далекое небо с будто дымящимся Млечным Путем и по бокам его яркими — словно не осень — по-летнему крупными созвездиями.
