— Нет, телеграмма. Косте по ошибке принесли, велел вам заодно передать лично с сообщением, что наш утренний эксперимент прошел классно. Поздравьте меня и Костю! Все получилось отлично!
— Поздравляю, — обрадованно сказал он, но Николов не дал договорить, потому что переживал утренний успех и без поздравлений, и этот успех озоровал в нем желанием, чтобы все вокруг тоже были веселы и озорны.
— Трудно, — продолжил Николов весело со ссылкой на Костю, — быть однофамильцем и тем более взрослым сыном ба-а-альшо-о-о-го человека. Хорошо, говорит, еще телеграммы нас путают, а вот если бы девушки?
— Мало ли их на день! — разочарованно бросил он смятым голосом, обидевшись, что Николов его перебил и поздравления не получилось.
— Девушек? — удивился Николов.
— Да нет — телеграмм и прошений, — засмеялся он скорее не вопросу Николова, а собственной обидчивости.
— Но эта, Петр Николаевич, особая. Вы ее всегда ждете.
И взаправду, он всегда, каждый год, ожидал этой телеграммы от старых сослуживцев отца, военных медиков. Не все они окончательно записались в историю. К уважению за те, что они помнили и любили его батю, добавлялся пиетет особого свойства — профессионального, ибо почти все они были с в е т и л а м и и любая встреча с ними всегда для него была бы желанной.
Заранее зная текст, он все же перечитал его. Шалва Иванович Багарадзе от имени всех приглашал на традиционный сбор ветеранов — и не лететь было бы неудобно. Три или четыре года ему не удавалось, все откладывал, а теперь надо обязательно. Тем паче лететь не за тридевять земель, а всего лишь в Подмосковье. Сбор в столице, в районе ВДНХ, в огромной генеральской квартире. И сверхэкстренным приглашение тоже, к счастью, не было — можно было все неотложное успеть сделать до вылета: целая неделя сроку, а неделю он считал бездной времени.
I
Отец его был полковым врачом, потом в окружении знаменитейшего Бурденко, на третьих и вторых ролях, что, однако, зазорным не считал, а почитал за честь. Одно время ходил в адъюнктах Военно-медицинской академии, но перестал, хотя многие отмечали его неординарность в научных исследованиях и, кажется, особенно в работах по изучению проблем консервирования крови. Но академию пришлось оставить, ибо слишком много войн выпадало помимо гражданской: не успел вернуться из Испании, где вместе с республиканцами прошел всю горькую дорогу отступления от Барселоны через Пиренеи до французской границы, как оказался под Халхин-Голом, там работать в операционной палатке, насквозь прокаленной солнцем, приходилось по шестнадцать часов в сутки, и, когда выпадали часы для тяжкого, как камень, сна, успевал подложить под ноги табурет на походную койку и закрыть его шинелью — для ног, они затекали до синевы от долгого стояния за день; а после монгольских суховеев — заметеленные морозные леса севернее Ладоги; приходилось оперировать и своих, и белофиннов — пленных, разумеется; рослыми и терпеливыми оказывались эти «лахтари», зубами только скрипели.
