Не должен был Николов в это время появляться у него, потому что с утра был занят с Костей — так договаривались. Однако появился — толстый и довольный. Наверное, удачно сложилось у них утро с Костей. Видать, и домой успел заглянуть, сюда с хорошим настроением пришел, и опять, черт, ладно приодевшись.
Украдкой он сравнил свою «экипировку» с николовской и остался премного недоволен собой: из-под безупречно накрахмаленного халата торчали рукава дорогого, но уже откровенно лоснящегося пиджака, невзрачный галстук узким клинышком еле закрывал рубашку, взятую из прачечной недавно, но застиранную предельно, тогда как дома в бельевом шкафу на пластмассовых вешалочках провисают и даренные Костей импортные «элеганты», «дюки», «меркурии», и накупленные им самим шедевры белошвейного толка. Сейчас и старики не стесняются, как это лет двадцать назад говорили, постиляжничать, а он что — хуже других? Выходит, хуже. Приодевается только на праздник, да если к нему Аля с внуком пожалуют, а так туфли третий год старые топчет, брюки не глажены.
Нет-нет, пора кончать с неряшливостью и кончать навсегда, это у него, если захочет, неплохо получается, вернее получалось, не только в дальних выездах.
— Пляшите, Петр Николаевич! — озорно предложил Николов, пряча за спину какую-то бумагу и не замечая его титанических терзаний.
Он не остыл от беседы с Сутулым, и шутить совсем не хотелось, однако тон игривый поддержал — водилась за ним манера быстро схватывать любой тон собеседника, если, конечно, собеседник ему импонировал, и редкий случай не выходило тогда толкового и душевного разговора.
— Плясать? Изволь! Но туфли стары… Чем не стихи? — спросил он у Николова, а сам снова подумал о своем непрезентабельном виде, но шутливого тона не изменил. — Одолел, значит, Райхан? Ну-ну… Пират! Молодец! «Чем меньше женщину мы любим…» А что ты за спину, Володя, прячешь? Никак на «Волгу» доверенность, которую я должен подписать? Или приказ на премию?
Райхан выпорхнула за дверь, довольная тем, что ей не пришлось объясняться ни за напористость журналиста, прошмыгнувшего утром к шефу без разрешения, ни за приятное вторжение Николова, оставившего как бы невзначай, но с одобрительным присловьем у нее на столике перед пишущей машинкой коробку любимых ею конфет — не просто в знак дружеской симпатии, а по вполне конкретному случаю успешно сданного ею экзамена, — где и как он о том прослышал, оставалось только гадать.
Николов смутился, но толстую руку из-за спины выпростал быстро:
