. Сейчас я особенно хочу продать кое-что из больших ковров. Есть у меня один — семь на двенадцать, ручной работы. Сделан был по заказу для моей красной гостиной. Но кому я его продам?
— Да, спрашивается, кому? — воскликнула рыжая дама, воздев руки. В одной был зажат тюбик помады. — Скажите, кому? Например, моя темно-синяя ваза, mais du vrai Sèvres[3] из Парижа. Я бы могла целый год жить на нее. При теперешних моих скромных потребностях, разумеется. Но кто знает в этом толк, у того нет денег, а у кого есть деньги, тот не может ее оценить.
— Ах, Перка, — воскликнула Фани Загорова. — И у меня есть такой же Saxe[4]. Роскошная вещь. Я купила ее в немецком магазине подарков.
— Ох, уж этот немецкий магазин подарков, — снова вмешался доктор Загоров. — Будем объективны. Что представлял собой этот магазин? Безделушки, фарфор, побрякушки, брошки, жестянки. А мы за этот хлам отдавали наши лучшие фрукты и табак. И только ради того, чтобы удовлетворить тщеславие своих легкомысленных жен. Они просто помешались на этом мусоре. И моя жена, конечно, не отставала. Ну, вот хотя бы эта коробка для папирос. Нажмешь кнопку — коробка раскрывается, как веер, а в каждой складке папироса. Побрякушка!
— Ах, Стоян! — вздохнула его жена. — Ну что ты понимаешь? Прелестная вещица! Внутри позолочена, а снаружи белый металл.
— Предпочитаю побольше масла в доме, чем такие жестянки.
— Жестянки! — крикнула дама с рыжими волосами. — Жестянки! Это же произведение искусства!
— Но позвольте, доктор Загоров, — инженер Тошков любезно улыбнулся, как бы заранее стараясь смягчить впечатление от того, что он собирался сказать. — Значит, вы отрицаете необходимость красивых предметов, которые пробуждают и формируют у нас вкус? Не так ли?
— Ну, это совсем другое дело. А какое эстетическое чувство мог развивать тот магазин подарков? Да и многие ли могли позволить себе роскошь покупать там что-нибудь?
— Дорогой доктор, — взволнованно откликнулась Перка, — не станете же вы утверждать, что лучше угождать людской безвкусице, как это делается теперь? Вместо красоты и эстетизма для немногих избранных — безвкусица для всех. Mais, ma chère, ton mari, je ne le reconnais plus[5], — обернулась она к хозяйке.
— А кто их избирал, этих немногих? — неожиданно вмешалась Дора.
— Не лучше ли, — продолжал доктор Загоров, — чтобы красота существовала для всех? К этому, кстати, и стремится теперешний строй.
— Доктор! — крикнул толстяк. Он едва сдерживался. Шея его побагровела. — И вы тоже приспособились? Сказывается влияние вашего зятя.
