Зифа спросила, не меняя тона, но Гумер понял, что она обиделась.
— Извини, Зифа. Тут у нас заваруха такая. Устал. Но я рад, что ты позвонила.
— Ладно, замнем… Что ты делаешь сейчас?
— Сижу.
— Думаешь?
— Думаю.
— А о чем?
— Обо всем.
— И обо мне?
— И о тебе, — соврал Гумер.
Зифа засмеялась:
— Ты не умеешь врать.
— А как ты догадалась?
— Чувствую… Хочешь, я к тебе приеду?
— Хочу, но это невозможно.
— Почему?
— Потому что сейчас я пойду в цех и буду ремонтировать второй агрегат. Кстати, который час? Я уронил свои часы, и они встали.
— Половина двенадцатого… Слушай, Гумер, а зачем тебе все это надо?
— Что — все это?
— Ну, железки твои. Ночи в цехе. Грязь, пыль, неприятности…
— Это моя работа.
— А жизнь — когда? Она же проходит, Гумер.
— Но вместе с нами, Зифа.
— Что вместе с нами?
— Жизнь, о которой ты говоришь.
— Я не о том…
— И я не о том.
— Вот видишь! — сказала она грустно и замолчала. Он слушал ее тихое дыхание и не знал, о чем говорить дальше. Почему-то вдруг вспомнился холм, куда он часто забирался, отдыхая от работы и людей.
Оттуда хорошо проглядывались и фабрика, и город за ней — цепочка огней вдоль улиц, ярко освещенные окна домов… А над головой шумят листвой старые тополя — шепчутся друг с другом на неведомом языке, равнодушные к трудной, суетливой, беспокойной жизни людей, занятых своенравными железками. Что им, тополям, бездушные молохи, без которых уже не может существовать человек, платя жизнью своей за их прожорливое существование на земле?
— Гумер…
— Да?
— Я не плакала, не думай…
— Я знаю.
— Ты хоть бы соврал мне! — упрекнула Зифа. — Неужели так трудно?
— Нет, но я не хочу.
— Почему?
— Стоит только начать: потом не остановишься.
— А ты разве всегда говоришь правду?
— Я стараюсь не врать, — чуть подумав, уточнил Гумер. Он вспомнил, как вчера сорвался с катушек и наорал на главного механика, который ни в чем его не упрекнул, а просто стоял и хмурился рядом. Может, потому и наорал, что не смог ему в глаза смотреть из-за этой дурацкой аварии на втором агрегате. Главный механик выслушал его внимательно, как будто Гумер дельное что-то говорил, а не захлебывался яростными словами о запчастях и нехватающих слесарях. Потом главный механик позвонил на ремонтный завод и стал ругаться с кем-то, повторяя упреки Гумера, и уже было смешно и стыдно слышать их, потому что там, на ремонтном, работали такие же замотанные люди, и от них так же мало зависело что-то, как и от них, механиков. Когда уставал металл, он ломался, изнашивался механизм — он останавливался. Вот и все. Это не люди, которые и уставали, и изнашивались, и все равно должны были и не ломаться, и не останавливаться. И не валить свою вину на других…
