— Уфы, герр Фасилий, — стонал мой компаньон, схватившись за свою многомудрую голову, — кторый тёйфель дернул меня брать дизе тире?! Я не должен был приобретать зверинец! Маленький фаенный спекуляций дал бы мне караздо больший доход!
Молитвы и проклятия Ивана Карловича не доходили до Всевышнего. Зверье дохло дюжинами, и к весне от всего зверинца моего компаньона остались лишь пожелтевший от старости белый медведь да Пронька — мрачная и слюнявая тварь, исправно проедавшая по пятнадцати рублей в месяц.
Кто такой был этот Пронька, одинаково похожий на лошадь и на корову, для всех оставалось тайной. Одним словом — неизвестный науке зверь. Когда зверинец ехал из Милана в Саратов, Пронька сожрал картонную этикетку со своей клетки. От длинного латинского названия на огрызке осталось лишь полуприличное словечко «гну», по которому остаток первоначальной надписи восстановить было невозможно. Только среди горожан ходили слухи, что он — потомок от мезальянса быка симментальской породы с любимой лошадью Наполеона Бонапарта. Иван Карлович продал белого медведя цыганам, а Проньку велел убрать с глаз долой — в коровник. На потомка монаршьей кобылы покупателя так и не нашлось.
Как-то поздно вечером Федор, дыша усатиновыми парами, уныло слонялся по усадебному двору, дымил старой прокуренной трубкой и искал, с кем бы подраться. Приличного партнера не находилось. Федору было скучно. Заковыристо матюгнувшись и сделав порядочный глоток из фляжки, Федор отправился искать укромное местечко для сна. Судьба привела его в коровник, где пережевывал свою бесконечную жвачку Пронька. Федор нагло потеснил животное в его стойле, дохнул ему в глаза дымом и, потехи ради, выколотил трубку о луковицу Пронькиного хвоста.
Посыпались искры. Испустив дикий вопль, Пронька вскинул задние ноги и долбанул обидчика огромным, размером с пивную кружку копытом…
Утром некому было запрячь лошадь в хозяйскую бричку. Федора искали, но так и не нашли. Г-н Ленц посулил ему «драй таузенд тёйфель» (а по-русски — три тысячи чертей) и запряг кобылу сам.
Федор объявился лишь к вечеру, бодрый, трезвый, с прекрасной окладистой бородой на месте вчерашней щетины. Одет он был во что-то жутко восточное и бесстыдно сиял дюжиной бриллиантовых перстней. Узрев слугу в таком виде, Иван Карлович долго плевался по-немецки, а потом дал ему несколько исконно русских названий.
— Сам ты выщипок собачий! — невозмутимо ответил ему Федор и хлопнул дверью.
