— Отец? Вам помогает собственная дочка Беневидио?
— Именно так, сеньор. Благодарение Богу, я была её кормилицей. Но я не могу больше задерживаться ни на секунду. Прощайте, сеньор!
— С Богом, добрая мать! Пусть Он Вас вознаградит!
Да, она получит свою награду, только не здесь на земле, потому что тогда нужно было бы считать наградой, что Он счёл её достойной принять ради Него позор, страдания и темницу.
Глава XXXII. Долина смертной тени
Я чувствую позорный страх, что я совсем один
За славу Трона постоять Тобой поставлен был
Отец, о, мой Отец, внемли — бессильный и больной, -
Дай, чтоб не говорил я слов пустых перед Тобой
Но дай мне силы быть борцом, и имя Ты Своё
С любовью в сердце мне впиши — не буду посрамлён.
(С. Ментейт)
Карлос коротал многие бесконечные, медленно скользящие часы за тем, что вполголоса напевал псалмы и церковные гимны. Сначала он пел их громко, чтобы его могли слышать братья, но потом пришлось это оставить, потому что разгневанный Беневидио пригрозил ему кулачной расправой. Служанка Мария Гонсалес продолжала нести ему утешение в виде добрых слов и приятных даров, и дочка стражника ей при этом помогала.
В целом Карлос смирился с темницей. Ему казалось, что так теперь будет всегда, и всякая другая жизнь теперь навсегда для него недоступна. Прошло много часов, во время которых он был духовно подавлен, были и горькие часы, полные острых сожалений и боли, тёмных предчувствий и несказанного страха. Но приходили и спокойные часы, когда он не чувствовал боли и мук, даже счастливые часы приходили к нему, когда он чувствовал непосредственную близость Спасителя, который щедро дарил своему узнику покой и утешение.
Был один из таких спокойных часов. Карлоса погрузился в воспоминания. Не так, как часто бывало в трепещущей тоске, но в тихих размышлениях вернулся он в своё недавнее прошлое. Он вполголоса спел Те-Дум, и вспомнил, как хорошо он звучал в исполнении хора мальчиков в деревенской церкви в Нуере. Не во времена отца Фомы, но при его предшественнике, добрейшем старике, одарённом особенной любовью к музыке. Он и его брат, тогда ещё маленькие дети, очень его любили, правда, часто и досаждали ему. Карлос вспомнил случай, когда Хуан наговорил священнику дерзостей, а порицание досталось им обоим… Он так глубоко ушёл в воспоминания, что на миг забыл о беспощадной суровой действительности — резкий звук поворачиваемого в замке ключа оборвал его грёзы.
Вошёл Беневидио, неся в руках какую-то одежду, которую он тотчас велел надеть узнику. Карлос повиновался ему без возражений, но не без удивления и мимолётной досады, потому что покрой этой одежды был таков, что надевать её для кастильца благородного происхождения было и унизительно, и оскорбительно.
