Испанские братья. Часть 2 | страница 58
Озорио испытывал жестокое удовлетворение, видя, как христиане сейчас бросают друг друга в тюрьмы, подвергают пыткам и сжигают на кострах. Это напоминало ему великие дни из истории его народа, когда Господь Саваоф простирал Свою могучую десницу, рассеивал толпы язычников и обращал меч каждого против его брата. Так пусть же эти язычники истязают и истребляют друг друга, он, сын Авраама, мог спокойно и равнодушно взирать на их побоища. Если он и испытывал что-то похожее на сострадание, то это относилось к слабейшей стороне. Он был не против помочь христианскому юноше, который прилагал столько сил, чтобы спасти собственного брата из тех жестоких когтей, в которых погибло столько сынов Израилевых. Поэтому Хуан видел его благорасположенным, даже добрым. Время от времени еврей давал Хуану в долг значительные суммы, сначала под залог драгоценностей, которые он привёз из Нуеры, потом — увы — под залог отцовского наследства.
Не без острого чувства боли тратил Хуан наследие своих отцов. Но к нему пришло горькое сознание того, что ему остаётся только бегство из Испании и жизнь в чужой стране, если только он сможет эту жизнь сохранить. Испанская армия тоже не могла быть для него надёжным убежищем. К счастью, ему пока не надо было возвращаться под королевские знамёна. Короткая война, в которой он участвовал, закончилась, а обещанного звания капитана он ещё не получил, поэтому мог распоряжаться временем по своему усмотрению.
Хуан платил большие суммы старшему охраннику тюрьмы инквизиции и в достатке снабжал его необходимыми и желанными для Карлоса предметами, но Каспар Беневидио был человеком жестоким и скупым, и Хуану ничего не оставалось, как надеяться, что хоть какая-то доля из того, что он даёт, попадала в руки брата. Добиться от охранника известий о брате Хуан не смог, ибо все, кто служил инквизиции, были связаны клятвой о неразглашении того, что происходит за стенами её тюрьмы.
Хуан пытался подкупить некоторых из слуг и приспешников всемогущего Мунебреги. Он хотел добиться у него аудиенции, чтобы посредствам «дона Динария» найти к нему доступ. Казалось, только к этому господину кардинал инквизиции и был способен испытывать симпатию.
Чтобы осуществить свои планы, однажды перед наступлением вечера Хуан отправился в великолепные сады, примыкавшие к стенам Трианы, и стал ожидать там кардинала, который возвращался с водной прогулки по Гвадалквивиру.
Роскошные тропические растения, окружавшие его, цвет мирты, устилавшей дорожки — от всего этого у Хуана болело сердце, ему было отвратительно всё, что говорило о ненавистном богатстве и роскоши, в котором жил этот губитель душ человеческих, в то время как его жертвы томились в омерзительных подземельях. Но ни словом, ни взглядом, ни жестом он не выдавал бушевавшей в нём ярости.