— Дон Гонсальво, мой брат как-то заявил, что отдал бы правую руку, если бы ты имел ту же веру, что и он.
— О, в самом деле? — нежный румянец покрыл бледные исхудавшие щёки. — Но послушай! Шаги на лестнице, это моя мать.
— Я не убоюсь и не постыжусь, если она найдёт меня здесь, — прошептал Хуан.
— Бедная моя мать, она в последнее время была со мной нежнее и ласковей, чем я того заслуживаю. Давай не будем создавать ей трудности.
Хуан вежливо приветствовал свою тётю, и даже пытался высказать своё сожаление относительно здоровья кузена. Но он заметил, что бедняжка сильно напугана его присутствием, и у неё для этого были причины. Если бы её сыновья застали Хуана у ложа Гонсальво, случилось бы кровопролитие. Поэтому она заклинала его скорей уйти, и чтобы он не замедлил это сделать, она сказала:
— Донна Беатрис вышла в сад подышать свежим воздухом.
— Тогда я воспользуюсь Вашим милостивым разрешением, сеньора моя тётушка, чтобы принести ей там мои заверения в любви. Прощайте, тётушка! Прощайте, дон Гонсальво!
— Прощайте, мой кузен!
Донна Катарина вышла за ним на лестницу.
— Он болен, — боязливо прошептала она, — он не в себе, Вы это ясно заметили, дон Хуан?
— Я не стану этого оспаривать, — разумно отозвался Хуан.
Глава XXIX. Друг при дворе
Мой дух, как и его тленная оболочка, нуждаются в подкреплении.
(Р. Браунинг)
Дон Хуан был в большой опасности. Поскольку его хорошо знали многие заключённые в крепости лютеране, у него не было уверенности, что при допросах и пытках никто не назовёт его имени. Он хорошо понимал, что полностью причастен к преступлению, для которого с точки зрения Рима не могло быть прощения. Кроме того, в отличие от своего брата, который всегда старался избегать риска, Хуан был смел до безумия, и смелость его порой граничила с явной неосмотрительностью. У него всегда было, что на уме, то и на языке, и если в последнее время горькая необходимость заставила его научиться прятать свои мысли, то всё же притворяться он не умел.
Может быть, даже горячее желание помочь Карлосу не удержало бы Хуана от саморазоблачительных речей, если бы донна Беатрис своей нежной, но такой сильной в своей слабости рукой не удерживала его от гибели. Он ни на миг не забывал её отчаянной клятвы. Она постоянно была перед его взором, поэтому неудивительно, что он был согласен на всё, даже на притворство, чтобы только не допустить для неё этой страшной участи. Увы, прямодушному и честному Хуану теперь часто приходилось притворяться. Если он хотел остаться в Севилье, и не попасть в подземелья Трианы, он должен был не только не возбуждать подозрений, но и уметь рассеять уже возникшие, в словах и поступках проявлять лояльность к господствующей церкви и демонстрировать ненависть к еретикам. Мог ли он до этого унизиться? Постепенно, день за днём, это требовалось от него всё чаще, и на это он шёл. Он убеждал себя, что делает это ради брата. Если такой образ мыслей и действий болезненно противоречил его характеру, то его принципам он противоречил в меньшей степени. Потому что скрыть своё мнение — это одно, предать же своё убеждение — совсем другое. В то время как Карлос имел убеждение, у Хуана было всего лишь мнение.
