Еще одна из таких форм, которые передаются как религиозное поведение без наполнения, — это детская исповедь, на которую родители толкают своих детей с семилетнего возраста. Ну смотрите, действительно получается так, что ребенок, будучи маленьким, причащается, потому что считают, что причащать детей — это правильно и хорошо, а почему? Потому что мыслится, что Причастие, наверное, тоже действует само по себе, и чем чаще, тем лучше. Младенец, и даже взрослый младенец, — он ведь не знает, что такое Причастие. То есть, конечно, родители могут ему сказать, что это Тело и Кровь Христовы, но насколько пятилетний ребенок может это понять? Насколько он может понять смысл Евхаристии? Да никак он не может понять. Ощутить благодатные присутствия, конечно, может любое человеческое сердце, а детское, может быть, еще больше, потому что ребенок открыт, эмоционален, у него все чувства на поверхности.
Предположим, многодетная семья собирается в храм. Все тормозят немножко, опаздывают, родители нервничают, раздражаются, у кого-то из маленьких детей шнурок завязался в узел, все начинают развязывать шнурок… И вот они с опозданием едут в храм, по дороге уже все переругались, залетают в храм, и вот в таком состоянии сразу же идут причащать детей, а какой-нибудь маленький ребенок вырывается, кричит, вопит, его держат алтарники за руки, за ноги, священник говорит: «Раскрываем рот» — пытается вложить в рот Святое Причастие. Думаю, что эта сцена всем знакома. Вы понимаете, что ребенку в этот момент наносится травма, он от Церкви, от Причастия запоминает этот страх, насилие даже, и с этим впечатлением уходит. Не с радостью, не с ощущением праздника, света, потому что на самом деле ребенку в храме действительно должно быть хорошо, ведь малыш воспринимает пространство храма как пространство иного бытия, это связано с его детским восприятием, с его верой в сказку.
Маленький рассказ из моей практики. В нашем приходе есть семья, которая в основном живет за границей, там какая-то серьезная работа у отца на каком-то из британских островов, и они в храм попадают очень редко, когда бывают в России. И вот они пришли всей семьей с детьми, слава Богу, причастились, и я через несколько дней встречаю эту семью в аэропорту — они улетают к себе на работу, а я лечу по каким-то своим церковным делам. И вдруг он (сын, мальчик) меня узнает, а я не в подряснике, одет в светское платье, и он ко мне подходит, дергает меня за рукав и говорит: «Ты король?» Я сначала не понял. Он говорит: «Ты — король?» И вдруг я понял, о чем идет речь, — этот мальчик, который читает сказки про рыцарей, про королей, пришел в церковь, как в огромный прекрасный золотой замок, и вдруг увидел, что выходят люди в удивительных красивых одеждах, на голове у них что-то вроде короны, в руках они держат золотые чаши. Вы представляете, какое впечатление у ребенка? Он говорит: «Ты — король?», я говорю: «Да, я король, Саша, я король!» — конечно, мы же все царственное священство, мы все священники и цари, и конечно, это так. В его восприятии Церковь — это такой мир, связанный с детством, с его восприятием сказки, и в том числе этот мир как реальность, в которую он вошел и в ней стал существовать, и для него это огромная радость. И это очень важный, очень хороший, очень глубокий опыт церковной жизни ребенка, который остается у ребенка навсегда.
