— Будешь пить, уйду я от тебя, — говорю я.
— Ну и уходи. Скоро ты будешь не нужна. Вот выйду на пенсию, и сам буду ухаживать за живностью, разводить её.
— И пить будешь?
— И пить буду. Только ты ведь уйдешь без ничего. Только в том, что есть на тебе.
— Чудной какой! Да разве нужны мне будут эти вещи, если я надумаю уйти?
— Ну, вот и хорошо. Будет мне что пропивать.
— «Пить», «пропивать», а дальше что? И пропадешь ты, как человек и не будет всеми уважаемого Петра Николаевич, а будет Петька Колотов.
— Конечно, пропаду. Нет, лучше уж не уезжай, — заключает он с теплом и какой-то затаённой жалобной просьбой.
Я стараюсь, чтобы как можно реже поднимался этот разговор, чтобы не было у него, не появилось просто этой неуверенности в будущем. А то и в самом деле начнёт пить раньше времени. Надо, чтобы до конца, до самой самостоятельной жизни были у моих детей отец и мать, была вот такая хорошая, без ссор и ругани, тёплая обстановка в семье.
Я стараюсь, доброжелательно относится к мужу за его доброе отношение ко мне, за то, что не лезет в душу, где все равно ни в чем не разберётся и ничего не поймёт.
12.04
— Пишет ли вам В.Г.? — спрашиваю я у К.А.
— Нет, не писывал, как уехал.
И тень набегает на её лицо. Она думает, думает…, а потом говорит:
— Он же у меня хороший был.
— А для меня, — подхватываю я, — он был самый лучший.
И мы обе спрашиваем самих себя, почему он стал таким.
— Не горюйте, — говорю К.А., - проживём и без них. Вы будете для меня как мама, а я буду вам как дочь. Вот и будем жить.
— Проживём, — говорит и она.
Сегодня я за дневник взялась с самого утра. «Чего ты там всё пишешь? — спрашивает муж. — Надо идти стирать, а она пишет».
«Просто, — говорю, — мысли свои записываю, чтобы не забывать. Я, может, правда писать буду». Он вполне довольствуется таким ответом и никогда и попытки не делает, прочитать эти мысли.
А если бы сделал? Если бы прочитал дневник? Тогда я сказала бы ему:
Разве мы плохо живём с тобой? Разве не уважают нас люди? Разве не родила я тебе шестерых сыновей, которыми ты гордишься? Мы не заставляем их учить уроки, они сами это делают. А разве ты прививал им стремление к учёбе? Разве ты показывал им старые ведомости о своей успеваемости и институтские зачётки с оценками «отлично», разве ты говорил им, какая это радость — больше знать? В чём же ты недоволен мной?
Разве я выкупала тебя в грязи разврата уже впервые дни нашего замужества? Разве я платила алименты на незаконнорожденного ребёнка? А потом, когда уже я поверила тебе, что ты сделал с моим доверием? Разве у меня появились разные Веры и Сони? И если мы не разошлись с тобой, так только потому, что жила в моём сердце большая, чистая, светлая, тёплая любовь к другому. Там, в душе была другая внутренняя жизнь, совсем не похожая на ту, которой я жила с тобой. Я никогда не упрекала тебя твоими похождениями, не напоминала о них, чтобы сохранить в семье мир и спокойную жизнь для детей. Наоборот, я гордилась тобой перед нашими детьми, гордилась твоими Похвальными грамотами и поощрениями, данными тебе за добросовестный труд, гордилась тем, что ты не пьешь, что ты — коммунист и под моим напором общественник, гордилась всем тем, что сама же старалась развить в тебе. В чём же ты можешь упрекнуть меня? В моей любви к другому? Так тут уж я не вольна была. Не спросилась она, ворвалась в душу мою. Разве хуже от этого. И давай так: сохраним мир и спокойствие в нашей семье и дальше, чтобы выросли наши сыновья хорошими, чтобы с чистыми душами, без лишних забот и волнений вступили они в самостоятельную жизнь. А там видно будет, будем ли мы с тобой вместе. Не будешь пить, будем, будешь пить, упрекать меня в чём-то, я уеду тогда.
