«И скучно, и грустно, и некому руку подать…»
М.Ю. Лермонтов.
…Даже другом никогда не захочет стать и нечего тут питать иллюзий. Больше постараюсь не тревожить тебя, раз уж тебе так трудно стать для меня другом, раз уж это так зазорно для тебя. Хватит постоянно выпрашивать участия, как милости. Бог с тобой. Будешь потом одиноким (а ты будешь им) тогда поймешь меня.
Выпрашивать — это мучительно для меня. Гордость и самолюбие не позволяют, да и слишком дорого мне это обходится. Да, ушло, ушло из моей жизни большое чувство, которое не вернуть. И только тихая грусть, и тоска о моих дорогих и близкие душе людях будет жить до конца моей жизни. Навсегда будут жить они в моей душе. Навсегда будет жить и грусть о неполно прожитой жизни.
Да разве мало ходит по земле вот таких же людей, общительных и жизнерадостных с виду, бодрых и оптимистичных, и таких одиноких в душе!
27.12
Мне стало хуже оттого, что В.Г. узнал о моём отношении к нему. Да, это так. Когда он работал в школе, он всегда сам шёл ко мне с беседой, сам начинал разговор, и в этих беседах я всегда находила для себя удовольствие, потому что обращался он всегда ко мне, как к товарищу, достойному уважения и доверия. Я привыкла к этим беседам, продолжала их про себя дома, ставила вопросы, которые он мог бы задать, и мысленно отвечала на них. Продолжала беседу, потому что мне было дорого его доверие ко мне, он как-то лучше меня понимал, чем другие, потому что в этой беседе находила для себя удовольствие. Так постепенно он и заполнил всю душу. Уехал он. Но я все эти годы чувствовала это доверие ко мне, и продолжала мысленно вести эти беседы.
Просыпалась я, и первая мысль была — мысль о нём. Мысленно поговорю с ним и зарядка бодрости и радости на целый день. Никогда не было у меня мысли, что он может когда-то отказаться от такой беседы.
И вот уже после моего письма:
— Можно к вам потом зайти поговорить?
И приветливое: «Когда угодно». Ох, как я была рада этому ответу! Отвечал не абстрактный В.Г., а живой, реальный.
И всё шло хорошо. До того, когда он сказал, что не может принять меня для беседы ни сегодня, ни завтра. А я восприняла это как «никогда».
Не хотелось верить этому «никогда». Снова и снова проверяла я, так ли это.
Сейчас уж я, просыпаясь, не разговариваю с ним, потому что знаю, что он откажется от разговора. И нет у меня уже ни бодрости, и ни радости. Осталось ещё надежда говорить через почту.
— Вы ответите мне, если я напишу?
