И сразу — отбой.
В комнату заглядывает Вероника. Она слегка растрепанная со сна.
— Что-нибудь случилось? Ты на работу идешь? Алё, ты меня слышишь, Киричек?.. Здравствуй, говорю… Что с тобой?
Голос доносится как-то очень издалека.
И до самой Вероники, если попытаться дойти, — тысяча верст.
Тысяча верст, две тысячи лет, три тысячи жизней, истраченных ни на что.
Нет, ему не дойти.
— Ты меня слышишь?
Кирик прикрывает глаза.
— У меня анафилактический шок, — отвечает он.
* * *
Петер нисколько не изменился. Можно даже сказать, что за те три года, что они не виделись, он немного помолодел. Но одновременно и посерьезнел, как будто прибавив административного веса. Понятно, что это такой имидж, необходимый чиновнику, причастному к правительственным кругам: энергия молодости и ответственность зрелого возраста, стандартный визажистский коктейль.
Он сразу же предупреждает Кирика, что у него всего сорок минут. В одиннадцать начинается пленарное заседание, где ему выступать, а до этого состоится молебен об импортозамещении: сам понимаешь, такую важную акцию я пропустить не могу. Ирония в его голосе практически незаметна, и, вероятно, услышать ее способен лишь тот, кто знает его много лет. Впрочем, демонстрируя, что он действительно нисколько не изменился, Петер рассказывает историю, как недавно по разным мелким делам летал в Якутск и присутствовал там на громадном языческом празднике: собралось на ритуальной поляне тысяч семьдесят человек. А в Якутии очень важно, к какому роду ты принадлежишь. У каждого рода на поляне своя делянка, свой родовой тотем и соответственно свой шаман. Вся поляна расчерчена по секторам. Так вот, оказывается, теперь там есть своя делянка и у «Газпрома». Представь себе такой натюрморт: вкопан столб, на нем лейбл «Газпрома», перед этим столбом, весь в ленточках, пляшет и бьет в бубен шаман, а менеджеры «Газпрома» стоят — при галстуках, руки по швам, — внимают голосу Великого Духа…
Он коротко хохотнул.
— Ладно, это я к слову. Так что у вас тут стряслось?
Слушает он с искренним интересом. А когда Кирик завершает свою довольно-таки бессвязную речь, где намешано все — и Дурдомер, и нашествие муравьев, и технические сбои в метро, и смерть Морковца, — секунд двадцать молчит, видимо структурируя содержание, а потом замечает, что это очень ценная информация.
— Нет-нет, в самом деле хорошо, что сказал. Между нами, — он делает указательным пальцем жест, как бы объединяющий их с Кириком в некий тайный союз, —
