* * *
Ночью ему долго не удается заснуть. Стоит прикрыть глаза и тут же всплывают то расплывчатая морда Дурдомера — трутся друг о друга грубые мясные шматы, то сонм корчащихся ужасных членистоногих, наколотых на булавки, то уходящий в землю туннель метро, откуда вместе с напором воздуха поднимается мрак. А если глаза открыть, то проступает из темноты мутный прямоугольник окна. Кажется, что за ним жизни нет. И ведь ее, как он понимает, действительно нет: то, что есть, это не жизнь, а ее уплощенное, как на экране, отображение. Мы живем в какой-то вымороченной реальности, думает он, и чтобы в этой шизоидальной реальности хоть как-то существовать, надо либо сливаться с пейзажем, не выделяться, быть никем и ничем, либо уметь рвать других на куски, демонстрируя время от времени кровавый оскал. Здесь надо обладать особой стервозностью, желанием протолкаться, всех растоптать, унизить, повергнуть в прах. Он знает, что этой стервозности у него нет, у Халы — тем более. И если он сам уже как-то научился сливаться с пейзажем, овладел мастерством быть никем и ничем, то Хала, доверчиво глядя, бредет себе, как новорожденная лань. Она буквально напрашивается на звериный рык, и Кирик отчетливо понимает, что не сможет ее защитить. Он смотрит в галлюциногенную, бессмысленную муть за окном и чувствует, как она постепенно растворяет его.
Далее все повторяется, будто вязкий кошмар. Кирик снова шагает на стелющийся, точно водопад, эскалатор. Он снова видит странно пустые ступени, бегущие вниз. И такие же пустые ступени, всплывающие наверх. Станция снова закрыта. Снова дежурная на пустынной платформе машет ему рукой. Снова — железная лесенка, и снова распахивается оплетенный проводами туннель. Только это уже совершенно другая станция и другая ветка метро, ведущая не на запад города, а на восток. И людей здесь скопилось уже значительно больше. Кирик видит трех полузнакомых ему сотрудников МЧС, главу комитета по транспорту с заместителем и секретарем, две группы экспертов, группу ремонтников в рабочих комбинезонах. А служащих метрополитена вообще не счесть: они, словно ратники, готовые ринуться в бой, окружают двух грузных людей, набычившихся на Дурдомера. В воздухе стоит не то чтобы крик, но шинкуют его такие яростные голоса, что подземные демоны, вероятно, забились в самые дальние закоулки.
Это, впрочем, понятно. Кирик знает уже, что сбой произошел в восемь утра — самый «злой» час пик, когда плотная человеческая волна течет из новостроек в центр города. И хотя комитет по транспорту — это ясно из реплик — сразу же перебрасывает сюда десяток автобусов, затор образовывается колоссальный: даже сейчас, когда время уже приближается к десяти, наземный транспорт штурмом берут осатанелые толпы. К тому же (это сообщает ему уже Васьваныч) целых два поезда застряли в туннелях, была паника, пассажиров пришлось выводить оттуда по шпалам. А это уже подлинное ЧП. Тем более что происходит оно два дня подряд. Граждане в таких случаях начинают дубасить жалобами администрацию, администрация в свою очередь начинает дубасить соответствующий комитет, комитет, чтоб не остаться в долгу, дубасит всех, кто имеет к этому хоть какое-то отношение. Главный удар, конечно, обрушится на метро, но и им, как считает Васьваныч, тоже перепадет. Идет ковровое бомбометание; в общем — ложись, замри и голову не поднимай.
