В общем, в кабаке было не протолкнуться, даже порой и не войти. Люди пили прямо на дороге перед кабаком, тут же ели и тут же, за воняющими мочой углами кабака, на радость местной детворе ушлые дамы одаривали ласками пьяных солдат.
Дело было веселое, так все веселились, и к вечеру Волков послал Максимилиана к Брюнхвальду, чтобы тот выставил на ночь своих сержантов, что были трезвы, дабы не случилось чего нехорошего. А как иначе, пьяные солдаты злы бывают, когда у них кончаются деньги, а выпивку или женщин еще хочется.
А талер кончается быстро — два дня, и нет монеты, теперь она у кабатчика да у ловких баб.
К вечеру во двор въехала карета. Было в доме тихо. Дворовых он почти и не видел, как приехал, только Мария суетилась у плиты да по дому. Она и сапоги ему снять помогала.
А тут, только карета во двор въехала, и жизнь в дом вернулась.
Бригитт первая в дом взбежала, яркая, простоволосая, хоть и немолодая уже, но ей можно волосами хвалиться, так как незамужняя она, а волосы у нее красоты необычайной. Он встал с кресла, а она села пред ним в книксен, голову склонила и, не скрывая, что рада его видеть, схватила его руку и поцеловала, так долго держала руку его, что Мария это заметила. Девка эта все всегда замечала, что в доме происходило.
— Я Богу за вас молилась, господин, — говорила Бригитт, нехотя отпуская его руку, — я с самого начала знала, что вы врага одолеете.
— Я очень по вам скучал, госпожа Ланге, — негромко сказал он ей в ответ.
— Честно? — спрашивает госпожа Ланге так же тихо, а веснушки на ее лице и шее заливаются красным.
— Богом клянусь, что думал о ваших волосах. И не только о них.
Бригитт женщина уже взрослая, ей уже двадцать шесть, кажется, а на улицу убежала как девочка. Бегом кинулась.
Суета, дворовые мужики сундуки тащат наверх в покои, Бригитт их бранит, если стены углами задевают, царапают.
А вот и его жена в дверях появилась. Едва кивнула ему и через губу, как одолжение сделала, спросила:
— В добром ли вы здравии, господин мой, не ранены ли вы? — говорит она, при этом едва присев, в тоне ее даже намека на интерес нет.
Он берет ее за руки, обнимает. А она лицо отворачивает.
— Я в порядке, хворал немного от старой раны, но сейчас хворь прошла. А вы как, госпожа моя?
Госпожа Эшбахт молча морщится, как вошла, так вся не в духе, требует у Марии вина, так как в дороге ее укачало. И лишь получив желаемое, говорит:
— Дорога дурна, ухабы, холод, лужи ужасные, устала от нее, — Элеонора Августа скидывает шубу и садится в кресло у стола. Пьет вино. — То все вы виноваты, гоняете меня туда-сюда. И отчего вы мне не велели в доме папеньки жить? Отчего я как странница жила в чужом доме?
