Были времена, когда он люто ненавидел горцев, люто, и ни одной лишней секунды не дал бы им прожить. Но в те времена он был солдатом, простым солдатом. А сейчас все было по-другому. Теперь он должен был думать, думать наперед.
— Рене, — позвал он.
— Да, кавалер.
— Дайте им хлеба и разрешите жечь костры.
— Хлеба? — удивился ротмистр.
— Да, и еще дайте знать на тот берег, что я приму парламентеров, — все так же твердо продолжал кавалер.
— Парламентеров? — переспросил Рене.
— Именно, Рене, пусть приезжают сюда, я хочу говорить с ними. И пока не поговорю, пленных резать не дозволяю.
Офицеры, все, кто слышал его, были в недоумении. Они переглядывались. Даже командир арбалетчиков Стефано Джентиле был удивлен. Хотя какое ему, ламбрийцу, было дело до местных обычаев и правил.
— Роты будут недовольны таким решением, — заметил Бертье.
— Роты всегда чем-то недовольны, — назидательно ответил Волков, — вам бы пора уже знать, ротмистр, что в ротах есть офицеры, которые знают, как угомонить недовольных болванов, — и видя, что этим смутил храбреца, повернулся к нему и спросил: — Как вы, Гаэтан? Вижу, ваши раны тяжелее, чем мне казалось.
Лицо ротмистра было сильно разбито, едва начало заживать, подбородок вообще был зашит одним стежком, толстая черная нитка стягивала разошедшуюся от рассечения кожу. Рука его была перемотана тряпкой. Волков помнил, что Бертье досталось в овраге, но крепыш держался молодцом.
— Ваш монах просто колдун, кавалер, он мне вернул здоровье за день, а ссадины сойдут, я готов уже к новому сражению.
— Господа, — произнес Волков, — не все это видели, но наш славный Бертье приложил сил для победы больше, чем кто-либо из нас.
Офицеры кивали головами, хлопали ротмистра по плечам.
— Я сам не трусливого десятка, но даже я крепко бы подумал, прежде чем прыгнуть в овраг, переполненный горскими свиньями, — продолжил кавалер. — Это он умудрился убить капитана наемников, причем оружием наемников. Думаю, что выражу общее мнение, когда скажу, что вы, Гаэтан, достойны большей награды из добычи, чем все остальные, хотя и все остальные делали, что должно, и упрекнуть мне некого.
Волков не стал упоминать Гренера, это было ни к чему. Славная победа все равно свершилась, хоть кавалерия почти не внесла своей лепты в общее дело.
Офицеры радовались, а кавалер почувствовал, как в нем заканчивается та благость, что дало ему вино или простая солдатская пища. Тут ему на ум пришли вопросы брата Ипполита о тошноте. Он позвал к себе Максимилиана:
