Но иногда все же думал. Например, когда человеку по ту сторону моста вдруг понадобилась пицца для прощальной вечеринки.
Может быть, Марти имел в виду именно это? Когда говорил, что любовь Адама – ненастоящая? Так все же: прав он или не прав?
Адам ощутил в глазах слезы. Удивился. Но не слишком. Эта рана у него в груди, засевший в сердце терновый шип… Любил он по-настоящему или нет (любил, любил), ему было больно расставаться с Энцо.
– Он разбил мне сердце, – вдруг сказал Адам.
Карен и Рене уставились на него сквозь пелену складской пыли. Он еще никогда не был с ними так откровенен.
– Знаем, – кивнула Рене.
– Бред какой-то, – прошептал Адам себе под нос и вытер слезы руками.
– И теперь он уезжает, – сказала Карен. – Это и хорошо, и плохо.
– Угу.
– Зато у тебя есть Линус Бертулис, – вставила Рене. – Да ведь?
– Линус клевый, – добавила Карен. – Такой ботаник!
– В хорошем смысле, – сказала Рене.
– Может, хватит уже трепаться о моей личной жизни…
– Во-во, завязывайте, ушлепки! – Из-за угла внезапно вышел Уэйд. – Зря я разрешаю друзьям работать вместе, да? Надо поменьше часов вам давать, вот что.
Карен и Рене тут же вернулись к работе – принялись сканировать оставшиеся журнальные столики. Адам хотел им помочь, но Уэйд схватил его за локоть.
– Как закончишь с оружием, жду тебя в кабинете.
Адам держал схваченную Уэйдом руку на весу, словно перед прививкой.
– Я ухожу в час. Важное дело…
– Тогда шевели булками и поскорей разберись с оружием, ясно?
Уэйд играючи (но все равно больно) ударил Адама под дых и отбыл.
– Вот козел!.. – прошептала Карен.
– А вас он хоть раз звал в кабинет? – спросил Адам.
Сестры помотали головами. Карен убрала сканер в чехол.
– Давайте сперва оружие сделаем. Все равно никому нет дела до пропавших ароматизированных свечей.
– Уф, – сказала Рене. – Ненавижу оружие!
Она видит свою смерть: чужие руки стискивают горло, на посеревшей коже вновь появляются кровоподтеки. Она прикладывает ладонь к тому месту на полу, где все случилось. Из-под пальцев начинает виться дым, и грудь вновь спирает – легкие помнят тот вдох, который никак не могли сделать, невыносимое – и неисполненное – желание проглотить огромный ком в горле. Страх все нарастал, рвался из груди, но куда ему было деться, если глотка перекрыта?
Так странно: не было никакой злобы, никакой враждебности в его глазах… В глазах…
– …Тони, – говорит она вслух, когда на кончиках ее пальцев начинают плясать первые язычки пламени.
