– Ты видишь какие-нибудь личные жетоны?
– Нет, пол занесен песком. Но он цел. Это хорошо.
– А что ты еще видишь?
Нашлемная камера проникает глубже внутрь корпуса. Его дыхание. Предостережение Ламина: края у рваного железа острые. Патрис двигается неестественно медленно. Касается пола, поднятый смерч ила, Патрис берет что-то, поднимает – предмет блестит в свете его фонаря.
– Жетон! Личный жетон!
– Поднимайтесь. Время истекает.
Экран размыт, видимости нет, все замутил поднятый ил.
– Патрис! Надо подниматься!
– Погоди. Одну минуту.
Ил медленно оседает, и мы видим, что Патрис проник еще глубже. Он взволнованно кричит в микрофон:
– Ящик! Я вижу ящик!
Рука показывает на угловатый объект из металла, продолговатый, скособоченно зажатый между полом и каркасом сиденья.
– Он запаян, я вижу сварной шов. Но не могу до него дотянуться. Сука!
– Поднимайся!
От Патриса нет ответа. Только его дыхание.
– Минута прошла!
Голос Ламина становится требовательным:
– Патрис?
Мы ничего не видим во взбаламученном осадке; может, он пытается развернуться, может, за что-то зацепился. Сердце у меня бешено колотится.
– Патрис!
– Я застрял!
– Где?
– Не знаю. Ничего не видно.
Он в ловушке. Чем больше он двигается, тем больше ила поднимает и тем хуже ориентируется. Он чертыхается. Застрял в корпусе, проникнув глубже, чем было можно.
– Не шевелись. Я иду к тебе!
– Нет! Оставайся там!
Мы смотрим на часы. Им уже пора подняться.
– Можешь освободиться?
– Нет!
– Я вытащу тебя!
– Оставайся там!
Мы слышим учащенное дыхание обоих, но ничего не видим. Я боюсь думать, каково Патрису – ничего не видно, зажат в тесной трубе.
– Мы спускаемся!
Бенва и Филип бросаются к своей амуниции, лихорадочно надевают. Пока они погрузятся, пройдет много времени. Мы помогаем, натренированные, быстрые движения рук, полные баллоны, двойные мундштуки, никто не произносит ни слова. Все знают, насколько серьезно положение. Парни переходят на корму и спрыгивают в воду.
В рубке никого, некому управлять катером. Судно медленно дрейфует. К счастью, ветра нет. Бовензипен имеет представление об управлении катером не больше моего. Я чувствую себя брошенным ребенком, но насколько страшнее сейчас Патрису. По радио я заверяю его, что помощь уже близко, высчитываю, сколько времени им понадобится, – слишком много, и правду не говорю. Патрис борется с металлом, мы слышим его стоны, проклятия, слышим Ламина, который уже проник к нему, его спокойный голос, четкие указания, и Патрис, понимающий, что должен сейчас его слушаться.
