Теперь-то не кивают на другой цвет кожи или другого бога. Но кто такие «мы»? Что вытекает из столь простой идеи – рассматривать каждую личность исключительно как личность, судить о человеке только по его поступкам? Мы сами творим чужих. Лишаем их человечности. Ибо если мы посмотрим чужаку в глаза, он окажется всего лишь человеком.
* * *
Мы с Жоэль покидаем ресторан последними, идем по опустевшим улицам, сегодня ветренее, чем вчера, фонари раскачиваются, мы одни, слегка пьяные, ощущающие странную легкость, несмотря на тяжелый рассказ Жоэль.
– К вам вернулись ваши семейные драгоценности?
– Нет.
– Ты думаешь, драгоценности были в самолете?
– Да.
Кажется, это ее не особо заботит.
– Ты хотела бы получить их назад, если бы они нашлись?
– Ни в коем случае.
– Почему?
– Они принадлежат Мими.
В ее голосе проскальзывает жесткая нота, которой я не понимаю.
– Porta sfortuna, – добавляет она. – Приносят несчастье.
– Как ты относилась к своей бабушке?
– Не было никакого отношения, – следует короткий ответ.
Должно быть, что-то произошло тогда. Что-то, разделившее их. Я спрашиваю ее об этом, но она отмалчивается. Впервые я чувствую в ней так хорошо мне знакомое – непримиримое – молчание, какое бывает только в разрушенных семьях.
Мы идем вдоль порта, высматриваем такси, проходим мимо завалившихся сараев, но такси нет, лишь иногда проезжает мимо явно заплутавшая машина. Начинается дождь. Порыв ветра вздымает бумажный мусор. Жоэль вскидывает руку. Рядом тормозит автомобиль, и мы садимся. Она не боится, и я не боюсь рядом с ней. В машине громко играет радио, но Жоэль не просит водителя приглушить, она подпевает.
– Ты же не знаешь, что я певица. Нет, концертов я больше не даю. Забочусь о моих девочках, ученицах. И теперь получаю больше удовольствия, когда что-то отдаю. А ты когда-нибудь пела? Нет? А надо было. Голос говорит о человеке все. Все, что есть в тебе тесного или просторного, как ты видишь мир, что ты скрываешь и кто ты есть на самом деле. Поэтому Виктору приходилось петь. И дело было вовсе не в женщинах. Нет, когда он пел, он становился самим собой, он чувствовал себя живым! Это нечто другое, чем просто существовать. Все существуют, но лишь немногие живут.
* * *
Посреди ночи я просыпаюсь и не могу сообразить, где я. Дождь барабанит в окно, но в комнате душно. Внезапно снова вернулся страх, как будто это произошло только что – одинокие летние ночи в Берлине. Муки в ожидании звонка Джанни, который не звонит и не отвечает на мои сообщения. Тревожные метания по квартире, поиски снотворного, поминутные взгляды на экран телефона и выматывающая духота. Попытки отогнать мысли о том, где он сейчас и с кем. Попытки убедить себя, что голос, твердящий, что Джанни сейчас спит с другой женщиной, лжет, что ему не надо верить. Потом мысль, что даже если это правда, я не имею ни права, ни власти ему это запретить.
