Паша предложил выкрикивать в мегафон матерные частушки и даже полез через свой коммуникатор скачивать их из интернета. Ислам предложил взять в ларьке клюквенной настойки и петь песни из «Дня Выборов». Через мегафон должно получиться очень внушительно. Немного посмеялись, но в конце концов скисли и занялись делом, позволяя себе иногда отвлекаться на проходящих девушек. Паша носился за ними, размахивая красным мегафоном, и за три часа набрал восемь телефончиков.
В таком темпе ползла мимо неделя, ворочая своё громоздкое тело — с кирпичной текстурой и косо наклеенными плакатами. Мишу тоже привлекли к «общественно полезным» работам, и он не был намерен с этим мириться. Всё, что он думает, лезет из него грязными, кусачими, как дворовые щенки, потрёпанные собачьей жизнью, словами.
— Вот же сволочи, — говорит он.
Ислам с Пашей уже отработали своё время сегодня, и Миха является их сменить — хмурый, как никогда.
— Должны ли мы вообще их раздавать — вот в чём вопрос, — замечает Ислам. — Здесь есть какие-нибудь нарушения. По-любому есть.
— Да мне по барабану, должны или не должны. Я не хочу.
— В том и дело, что всем по барабану. Понимаешь, если бы каждый увалень вроде тебя знал свои права, не стеснялся за них бороться и тыкать в них носом любого, кто захочет его куда-то на халяву припахать, наверху было бы куда меньше всяких уродов.
— Можешь спустить свои философские наезды в толчок, — беззлобно огрызается Миша. — Сам-то чё по утрам мёрзнешь, как шалава продажная, раз такой умный?
— Я не умный. В том-то и дело. Был бы я умным, я бы знал, где нас надули.
Миша методично скатывает стопку листовок в трубочку, чиркает зажигалкой. Глянцевая бумага горит плохо, чадит, рисуя в воздухе струйками чёрного дыма.
Яно повезло: он слёг с температурой, взял больничный и улетел на родину. А когда вернулся, был потрясён произошедшей с городом переменой.
Везде на улицах плакаты с обрюзгшими лицами, с громкими лозунгами и фамилиями под цвет российского флага. Обращались эти лица к народу, обращались в рты, кричащие с каждого столба, с каждой остановки. Ими, как обоями, заклеивалась сверху донизу любая ровная поверхность. На фасаде университета появилась надпись: «Федоевский — Победитель!»
Ислам наблюдал за людьми. Привычно и очень вяло ругали власть, а на плакаты смотрели обычно. Смотрели — и равнодушно отворачивались. Как на мусор, набросанный возле урны. Город расцвёл цветами российского триколора, красным КПССовским, пестрил медведями. Яно всё больше впадал в недоумение, от чего его акцент всплывал на поверхность, как большая черепаха:
