Взяв девушку за руку он повел ее туда, где виднелся вход в большую из двух палаток.
— Не забудь, — напомнила она, — мы только войдем — и быстренько назад. Они все подумают, что мы: им померещились.
У входа их ожидала небольшая группа встречающих: две не первой молодости особы и совсем юная девушка. Нельзя сказать, чтобы они загораживали проход, но все же пришлось ненадолго остановиться. Одна из дам постарше изобразила на лице нечто, отдаленно напоминающее улыбку, и поинтересовалась: — Вы, возлюбленные, тоже странники на пути, в Элизиум?
Эд на мгновение задумался, а потом ответил: — Пожалуй, нет.
— Я-то уж, черт возьми, точно нет, — добавила Элен.
Обстановку неожиданно разрядила девушка. Тихонько рассмеявшись, она проговорила:
— Боюсь, что и вправду нет, во всяком случае, пока. — Потом протянула руку. — Я Нефертити Таббер. Сегодняшний Глашатай Мира — мой отец.
— И не только сегодняшний, — вставила одна из ее спутниц. — Иезекииль Джошуа Таббер — истинный Глашатай Мира. Проводник на пути в Элизиум.
— Нести Слово может каждый, Марта, — негромко ответила Нефертити.
— Я перестаю понимать, о чем речь, — заметила Элен. — Пойдем, наконец, взглянем на представление.
Уандер пожал протянутую руку Нефертити и пришел в замешательство: она оказалась одновременно и твердой, и мягкой.
Девушка улыбнулась, и Эд проследовал за Элен в палатку и дальше, к расставленным в первом ряду стульям. «Да, Элен сегодня явно в ударе, подумал юн. — Сам бы я предпочел остаться где-нибудь в тени».
Собрание уже шло полным ходом, и первое время слова оратора не доходили до них. Эд помог Элен снять пальто и усесться на шаткий складной деревянный стул, мысленно поплевав при этом через левое плечо.
Десятка два слушателей — такова была аудитория — не производили впечатления религиозных фанатиков, готовых сжечь любых святотатцев на костре, и все же собрание верующих — последнее место, где бы он решился устроить заварушку.
Элен повернулась к нему и произнесла громким отчетливым шепотом:
— С этой бородой он больше смахивает на Авраама Линкольна, чем на проповедника.
— Ш-ш-ш! — прошипел Эд. — Давай послушаем, что он говорит.
Кто-то из публики тоже сказал: «Ш-ш-ш!» и Элен, обернувшись, пронзила его взглядом. «Сказать по правде, сравнение, которое пришло в голову Элен, не так уж далеко от истины», — решил Эд. Действительно было что-то линкольновское в стоявшем на кафедре старикане, какая-то, нездешняя красота проглядывала в его почти уродливых чертах. И бесконечная печаль.
