— За что так сказнили? — спросил он улыбаясь.
— Значит, так приказано, — ответил Петр, все еще державший веревку через плечо. — На прощанье, значит. Всех велел к смерти предать. Чтоб никому не доставались.
— Горюет?
— Загорюешь. А ты, кажись, пристроился лошадь в саду кормить? Смотри, — к вечеру новый приедет. У этого, брат, не покормишь.
— Я к вечеру сгоню, — сказал Андрей.
Он палкой приподнял под зад собаку, — собака очнулась, зарычала, втягивая живот, — и продолжал рассеянно:
— А я тоже недавно собачонку удавил. Пристряла чья-то, живет неделю, другую, брехать не брешет... Я подумал, подумал, взял да и удавил.
— Собак что, и людей, какие позамечательнее, и то много казнят, — сказал Петр.
— А ты что ж, видал?
— Видеть я этого никак не мог. Никого не допускают: ближним даже и то нельзя. Мне солдаты рассказывали. Сделают с ночи висельницу, а на рассвете приведут этого самого злодея, палач мешок ему на голову наденет и подымет на резиновом канате. Доктор подойдет, глянет и сейчас говорит, удавился или нет... Тут же под висельницей и могила.
— Так без гробов и валят?
— А ты думал — под стекло?
— И так ни один алхитектор не найдет, — сказал, смеясь, из кустов Сашка.
Петр бросил веревку, — собака упала и осталась в сидячем положении, — и стал закуривать.
— А потом, значит, станок этот на иную место переносят? — спросил Андрей.
— Куда нужно, туда и переносят.
— А за что же их казнят?
— Понятно, не за хорошее. За всякие разноверия, за начальство, за разбой. Не буянь, не воруй...
— А палач-то этот самый, он, что ж, жалованье получает?
— А как же. И харчи и одежу дают отличную.
— Смотри, отдышит, — пошутил Андрей и пошел к лошади, трещавшей сушью в чаще старого вишенника.
— Небось, — сказал Петр и крикнул Сашке: — Готово, что ль?
Вместе с мраморными и желтыми, сухими и мокрыми листьями он потащил собаку к яме. Закидав яму землей, Сашка стал утаптывать ее, и влажная земля дышала под его сапогами.
— Ну, вечная память, — сказал он. — Нам жить, поживать, тебе гнить.
И, вскинув лопату на плечо, пошел за Петром к дому. Петр на дворе остановился и, держа веревку за спиной, манил к себе большого, уже седеющего кобеля Черкеса.
— С одной, Борис Борисыч, управились, закопали, — весело крикнул Сашка Воейкову, все еще сидевшему на крыльце.
— Чего ржешь, болван? — строго осадил его Воейков. — Как так закопали? Кто вам приказывал закапывать? В ельнике, на елках повесить всех и так и оставить. Слышишь?
