Бриллианты для диктатуры пролетариата | страница 62
С этим он вышел из кабинета, а Левицкий долго сидел в прежней позе, не в силах сдвинуться с места: слишком уж оскорбителен был и тон Шелехеса, и его слова, а сам он, тайный советник и кавалер, беспомощен и открыт для удара в любое время — отныне и навсегда.
Пожамчи и Шелехес встретили контролеров у входа; здороваясь, крепко пожали им руки. Пропуская Козловскую вперед, Шелехес заметил:
— Нас, кажется, знакомил мой покойный брат…
Мария Игнатьевна достала из маленькой потертой сумочки пенсне, внимательно посмотрела на Шелехеса и ответила:
— А я что-то не помню. Представьтесь, пожалуйста…
— Яков Шелехес… Мой брат, Исай, умер в девятнадцатом году, в бытность секретарем Курского губкома, от голодного туберкулеза… А я бриллианты сортировал…
Он распахнул дверь в хранилище драгоценных камней. Козловская задержалась на пороге:
— Простите… Исая я знала, это был великолепный товарищ… У меня слаба память на лица…
Шелехес начал рассыпать перед Козловской камни, они высверкивали — глубинно и таинственно — при неярком свете электрических ламп, и Шелехес — помимо своей воли — понизил голос:
— Вот это романовские изумруды, они с редкостной синевой, а потому их реальная стоимость практически не может быть определена. Камни, по-моему, привезены в семнадцатом веке и не иначе как из Индии.
— Здесь очень душно, вы не находите? — спросила Козловская, и Шелехес от ее спокойного голоса, от того, что она так рассеянно смотрела на камни, растерялся:
— Где душно?
— Здесь, — ответила Козловская. — И ужасно пахнет нафталином.
— Это от коробочек, мы сафьян пересыпаем нафталином, чтобы сохранить все в целости. Раньше коробочки делались на заказ в Бельгии, подбирались соответствующие оттенки сафьяна — особого, ворсистого, не ранящего камни…
— Вы поэт своего дела, — улыбнулась Козловская, — будете моим добрым гидом.
— С удовольствием. Хотите посмотреть золото?
— Меня, право, не очень все это интересует…
А Пожамчи в это время водил по золотому отделу Газаряна и Потапова, рассыпая перед ними монеты, портсигары, кольца, брелоки, часы. Сам Пожамчи золота не любил, считал его тяжелым и неинтересным, откровенно купеческим, без той внутренней тайны, которая была сокрыта в каждом камне.
Так же, как Шелехес, он жадно вглядывался в лица контролеров, рассыпая перед ними диковинные богатства.
— Чье это раньше было? — спросил Потапов, видимо из матросов, шагавший вразвалку, чуть косолапо.
— Буржуев, — ответил Газарян, — чье же еще, по-твоему?