Жиль наяву переживал сцену. Он забыл о еде, и Алиса впервые изобразила на лице улыбку покорной жены.
— В дверях он осведомлялся: «Все в порядке, Анриетта?» — и садился у камина в плетеное кресло с зачиненными веревочкой прорехами… По-моему, это кресло его отца — недаром он не позволял купить новое… Потом раскуривал трубку или сигару. Котелок с головы не снимал. Если кузина порывалась оставить работу, он бросал: «Занимайся своим делом…» Эти визиты вошли у него в привычку. Случалось, он приезжал и находил дом запертым. Тем не менее, вернувшись, мадам Анрике заставала кузена на обычном месте: он знал, что окно, выходящее в сад, плохо закрывается. Он почти всегда молчал. Лишь изредка задавал самые простые вопросы, вроде: «Сколько сняла в этом году фасоли?» Или интересовался кроликами… Я спрашивала себя, Жиль, неужели он никогда не заговаривал о своих делах. Ведь так редко встречаешь человека, который ни с кем не общается!
Не о том же ли думал и Жиль, когда сиживал в дядиной спальне? Ему тоже казалось, что в этой нечеловеческой глыбе неизбежно должна обнаружиться трещина.
Даже страсть к деньгам или к власти, которую они дают, не объясняла, на взгляд Жиля, такого беспощадного одиночества, такого отказа от всякой разрядки, от всякой раскованности.
И вот, благодаря интуиции Колетты, они теперь знают, какую разрядку позволял себе Мовуазен. Он уезжал в деревню, в лачугу, где родился и провел детство, садился там в отцовское кресло и молча, не двигаясь, час-другой жил жизнью бедной семьи.
Как-то раз, однако, он заметил, хотя Анриетта не очень-то поняла — к чему: «Жаль, что твои дети не Мовуазены…»
В противном случае он, несомненно, завещал бы состояние им, а не племяннику, которого никогда не видел…
— А что нового здесь, Жиль?
— Ничего существенного.
— Эксгумация будет?
— По-моему, да.
Они кончили обедать. Тетка поднялась.
— Прошу прощения, что помешала. Поверьте, Жиль, мне лучше есть одной наверху, как раньше. Я настолько привыкла к одиночеству…
Жиль упрямо покачал головой.
— Вы так веселились, когда я пришла!.. Ну, мне пора наверх. Доброй ночи, Алиса! Доброй ночи, Жиль!
Он ждал момента, когда ее, как всегда, чересчур горячая рука опять окажется в его руке. Потом, когда Колетта ушла, наступило молчание. Алиса вздохнула. Жиль все еще стоял посреди столовой, и, взглянув на него, она, видимо, инстинктивно почувствовала, что сердцем он с теткой — провожает ее по лестнице, поднимается с ней наверх, что все эти истории с Мовуазенами вновь захватили его.
