По меньшей мере каждый час мимо бара проходил грузовик с солью, льдом или углем, и грузовик этот принадлежал Бабену: склады у него были и возле вокзала, и в Ла-Паллисе.
Время от времени в «Лотарингском баре» звонил телефон: «Передайте месье Бабену, что…»
Бабен, не вставая с места и не вынимая сигары изо рта, отдавал распоряжения, потом, вздохнув, вновь устремлял взгляд в окно.
Увидев, как от черного корпуса «Флинта» отвалила шлюпка, Бабен нахмурил густые брови. А когда Жиль Мовуазен с чемоданчиком проходил мимо, Бабен чуточку раздвинул занавески, чтобы получше разглядеть незнакомца.
Он понимал, что ему не надо вставать с места. Он и без того всегда все знал. Каждая шестерня в механизме жизни города и порта была ему знакома, словно он сам пустил ее в ход. Действительно, минут через десять с «Лотарингским баром» поравнялся Сулемдаль, и Бабену пришлось сделать всего три шага до входной двери.
— Ба! Сулемдаль!
Норвежец протянул руку.
— Вы к Плантелю? Раньше восьми не появится. Уехал в Руайан — на одном из его судов авария. Что будете пить? И кто этот парень, которого вы сюда доставили?
— Жиль Мовуазен, француз. Родители умерли в Тронхейме, и он застрял там без гроша.
— Гастон! — запросто окликнул Бабен хозяина бара: он привык видеть в нем одного из своих служащих. — Обзвоните гостиницы, выясните, где остановился некий Жиль Мовуазен.
За Большой часовой башней Жиля озарил жаркий свет витрин, и он с неожиданным волнением услышал голоса прохожих: люди здесь в самом деле говорили по-французски. Жиль понимал каждое слово и непроизвольно провожал их любопытным взглядом.
«Французское кафе» — за стеклами завсегдатаи, играющие в карты… Кожаная галантерея… А еще через несколько домов — скупо освещенный магазин, заваленный самыми разнообразными товарами — бухты канатов, фонари, якоря, тросы, бочки смолы, канистры с горючим, даже съестные припасы, словно в бакалейной лавке. И пахнет там — это угадывалось — чем-то крепким и приятным.
На вывеске: «Вдова Элуа. Товары для флота».
Стоя на тротуаре, Жиль не сводил глаз с витрины. Слева в лавке — застекленная конторка. Сейчас в ней, должно быть, нестерпимо жарко — чугунная печка раскалена докрасна. В конторке крупная немолодая женщина, с несколько лошадиным лицом; это Жерардина Элуа, тетка Жиля по матери.
На ней было атласное платье с очень высоким воротником, украшенное камеей в золотой оправе. Она что-то говорила. Жиль не слышал слов, но следил за движением губ. Моряк, который сидел напротив нее, закинув ногу на ногу и положив на колено капитанскую фуражку, одобрительно кивал головой.
