В эти мучительные мгновения невыразимой тоски, он с негодованием бросал бумагу и свои сочинения, ходил по комнате, восклицая:
— Бедный Шекспир! И ты осмеливаешься гордиться тем, что существование твое совершеннее, что на челе твоем горит печать божества!.. Зачем не схож ты с другими? Зачем мысль твоя выше мысли толпы, страсть порывистее страстей ее, любовь пламеннее ее любви? Зачем? Любовь, подобная твоей, губит искусство, потому что с той минуты, как искусство пересиливается любовью и ему предпочтут женщину — прости, бессмертие, лелеющее человека с самой колыбели!.. Ревнивое к тому, чье имя должно передать векам, оно покинет его, ежели он осмелится посвятить другому свое неземное существование, ему одному принадлежащее…
Любовь губит искусство, бедный Шекспир; искусство с каждым днем гаснет в тебе, вдохновение уж тебя не посещает, бессмертие бежит твоих произведений!.. А эта любовь, которой ты всем пожертвовал, заменила ли она тебе и искусство, и вдохновение, и жажду бессмертия!.. О! нет! Ты не узнал ни ее судорожных восторгов, ни ее небесного упоения, ни глубоких потрясений души…. Ничего!.. Твоя любовь подобна беспредельной пустыне, по которой стремишься без цели, без ожидания, не находя ничего в настоящем! Нет ни источника для утоления палящей жажды, нет ни тени для отдохновения… нет ничего, кроме палящих лучей солнца, кроме неизмеримости, кроме пустоты…
Это оттого, что ты любишь так, как никто не любил в природе!..
Это оттого, что ты любишь женщину, которой ты никогда не видал и никогда не увидишь. Голос ее, как воздушное пение, онежил слух твой, слова очаровали, а душа овладела твоей душою…
Бедный поэт, которого свели с ума нежный голос, очаровательные речи, душа ангела!..
Бедный поэт, дозволивший с такой ранней юности поселиться в душе своей страсти, которая окончатся, может быть, вместе с жизнию!..
Эта ужасная мысль взволновала Шекспира. Как пораженный громом, сидел он несколько времени, потом встал, сложил бумаги и направил шаги свои ко дворцу герцога Брогиля.
Он всходил на крыльцо к его превосходительству, когда к нему подъехала молодая дама в белом платье. Это была маршальша Шабер.
Ропот удивления приветствовал прекрасную француженку; но это не было еще полною данью красоте ее. На коленах должно было боготворить ее, и целое столетие не говорить ни о чем более… Она была так бледна, так страждуща, что в душе рождалось невольное желание взять ее в объятия, целую вечность держать близь сердца, прильнувши устами к устам, чтоб только вдохнуть в нее часть своего существования…
