— У вас не найдётся клочка газеты?
— Какой вам кусок?
— Всё равно, какой.
Вы извлекли записную книжку, раскрыли, где попало, выдрали листок.
— Зачем же так драть?
— Да ерунда.
— У вам там записано. — И показала, что в самом деле там были записаны имена, адреса и телефоны.
— Это не нужно, — соврали вы.
Нужными вам скомканными людьми девушка низко наклонилась, порадовав видом на крепкую грудь, почти выпавшую из платья, смахнула с туфли каплю мороженого, уронила каких-то ваших знакомых в ту же замызганную урну, распрямилась, едва не задев тётку, наконец-то покинувшую телефон. Беспечно оставив чемодан, девушка быстро вдвинулась в будку, и пальцем из худенького кулака стала резко закручивать диск, слушать занятые гудки, дёргать рычаг, чтоб всё снова начать. Потом уступила вам телефон. Решив пока не звонить Колтуну, вы набрали шесть бессмысленных цифр, седьмую не стали (и тем, подумали, кого-то не вытащили из ванной, не нарушили поздний сон, не дали кофе сбежать на плиту…, — легко иногда творить добро тем, что решишь что-то не делать; возможно, не делающие ничего приносят другим наибольшую пользу). Послушав шуршание и потрескивание, вы вышли с опечаленным лицом.
— А мой, странно, не отвечает.
Она попробовала опять. Безуспешно. Вышла. Вздохнула.
— И куда же они потащились?
— Кто потащился? — спросили вы.
— Родители. Я потеряла ключи.
— Слушайте, туда или сюда, — взорвался горец, стоявший за вами, и, оказалось, давно рывший землю и закусывавший удила.
Вы и девушка отодвинулись. Вбок сверкнув бешеным глазом, горец ворвался к телефону и выхватил трубку из аппарата, как если бы выхватил кинжал. Девушка, глядя на толпу, спешащую в разных направлениях, скорее всего, размышляла о том, ехать ли ей с чемоданом домой, но там не окажется никого, или ещё побыть на вокзале и попозже опять позвонить? Губы ваши с трудом разодрались, и вы задали простой вопрос, оказавшийся судьбоносным:
— Откуда вы приехали в Москву?
— Я здесь живу, — быстро сказала, будто давно заготовив ответ, и поглядела на вас в упор зелёными искрящимися глазами. — А вернулась из Ленинграда. Там поступала в консерваторию, но завалила фортепиано. Села играть, и от волнения позабыла всю композицию…
Тут Иофилов сделал паузу, и Заплетин осмелился сказать:
— Да, всё было именно так. Жаль, что в то время я не понял, о чём вы меня предупреждали. И, кстати, не только меня. И Татьяну.
— И Татьяну, — кивнул Иофилов.
Спустя пару лет после женитьбы, когда они уже были в Америке, Татьяна крепко прижалась к Заплетину, будто чего-то испугалась, и прошептала ему на ухо: Я тебе ни разу не говорила, но в день, когда мы с тобой познакомились, произошла очень странная вещь. Тогда на платформе Ярославского ко мне подошёл какой-то мужчина и стал мне что-то быстро говорить. Я его слушала невнимательно и почти нечего не понимала, потому что я до этого обнаружила, что у меня нет ключей от дома. Кроме того, я испугалась, что это был какой-то сумасшедший. Я пыталась ему улыбаться, а сама думала только о том, как бы мне от него отвязаться. И помню ещё: мне показалось, будто я на краю пропасти.
