Деревушка была без особых примет, которые бы стоило упомянуть; была, как десятки других деревушек, в которых Перетятько побывал. Паромщик ему указал на строение с тусклой лампочкой перед входом и растворился среди теней, которые густо и контрастно обрисовывала луна. В магазине два подвыпивших мужика развлекали молодую продавщицу. Когда Перетятько возник на пороге, мужики уставились на него с громадным любопытством и иронией, потом отодвинулись от прилавка, и пока он находился в магазине, они за его спиной похохатывали по поводу всех его слов и движений. Под всплески смеха тех мужиков он, спохватившись, что в очках, стащил их, хотел сунуть в карман, промахнулся, очки упали на пол. Он наклонился их подцепить замёрзшими, мало послушными пальцами, промахнулся, едва сам не упал, опять потянулся за очками, уцепился за дужку, потянул, стал поднимать и опять уронил.
Мужики за спиной разрывались от хохота, как если б вдруг оказались в цирке, и перед ними, в пяти шагах смехотворно выкаблучивался клоун. Справившись с очками, наконец, Перетятько не стал ломать себе голову вариантами скудного ассортимента, а попросил стандартный набор, который уж сколько десятков лет поил и кормил русский народ: две банки консервов, а лучше четыре, буханку хлеба, бутылку водки.
— И ещё одну бутылочку, пожалуйста, — сказал он, ещё раз сильно потешив развеселившихся мужиков, и сказал он это, сообразив, что пока доберётся до больницы, водка будет единственным средством для снижения болезненных ощущений.
Он бы не стал возвращаться по просеке, — вниз ничего, но назад слишком круто, — но как в темноте отыскать тропинку, по которой можно дойти до парома? Продавщицу он спрашивать не рискнул, подобный вопрос, наверняка, вызвал бы новый взрыв хохота. Он бы поймал кого-то на улице, но, как водится в деревнях в пору не самой тёплой погоды и после наступления темноты, все сидели в своих избах.
К парому он возвращался долго, но зато всю обратную дорогу проделал с угодной ему скоростью, и отдыхал, когда ему вздумалось. Во время ходьбы под телогрейкой звучно взбулькивали бутылки, а авоська с консервами и буханкой чувствительно билась по ноге. В какой-то момент, уже на тропинке, от парома недалеко, он обернулся на треск сучка. Во тьме, как будто, что-то блеснуло, и страх немедленно преподнёс очертания нескольких волков. Он побежал, часто оглядываясь.
— Эх, Степаныч, — сказала бабка, когда он, взмокший, в облаке пара, ввалился в натопленную избушку. — Случилось-то что тут без тебя…
